Разошлись в сторону острые зубья капканища. Вылетела пташка из силка. Пожалел Михаил несчастного. Да не за боль и страдания - в раю не значили они ничего. А за глупость его несусветную. За легкомыслие птичье. Валяется в незнакомом лесу, на подстилке из листьев, как на кровати родной. Ишь, разлегся, дуралей. Не научила его жизнь разделять свое и чужое. Здесь - царство зверей. Не место человеку. Зверем станешь - тогда пожалуйста. Сам Михаил был не против обрасти шерстью и заиметь когти острые с клыками. Раз уж на то пошло - сам бы хотел стать медведем. Таким большим и страшным. Царем зверей. А в душе добрым, как медовуха монастырская. Он же большой и сильный, от природы дозволено!
Не получилось с палкой сладить. Не хотело древко лука выходить из-под его рук. Знак божий, значит. Нельзя здесь мирское оружие делать. От дьявола оно. Тогда воспользуется он более древним и разрешенным инструментом. Заточенная палка... Копьем еще называется! Говорит Иоанн Богослов, что загнали копье сыну божьему под ребро, когда на кресте страдал мессия. И с той поры орудие это священным стало, сам бог добро на то дал. Покумекал Михаил немного, с какой стороны лучше к палке подойти. Сначала древко хорошей длины потребуется. Потом острие сделает из деталей капкана острых. Вгонит в палку длинную с одного конца. Вот тебе и копье грозное получится. Любого грешника или животное бешеное проткнет!
После дела трапезничать надобно. Да вот харчи где добыть? Смотрел Михаил на городских, неумехи они какие.
- Небось, жрать, хотите, добрые люди? - через густую бороду промелькнула добродушная улыбка, - Это же лес, тут еды амбар полный найти можно.
С этими словами пошел Михаил на поиски. Да вот только идти ему долго не пришлось. Заприметил он ловушку очередную. А там - лиса, что почти дух испустила.
"Ого, животные, значит, в раю умирают? Ага, а потом снова возрождаются, хитрый боженька, распутал я твой план великий" - подумал Михаил и подошел ближе к зверю.
- Итить, черт меня за ногу дернул, Господи, помилуй! - не удержался он, когда увидел голову человечью, - Эдакие метаморфозы в задумке твоей бывают...
Ужаснулся Михаил. Не видал он чудес таких на свете. А если и слышал что подобное - не верил ни за грош.
Но не было на лице у него отвращение написано. Нет, бог дал, бог взял. Не пропадать же твари лесной в жвалах муравьиных, да мухам на съедение. Но голову он есть не будет. Похоронит, закопает.
Взял он лису за шею, да сломал хребет. Нечего мучиться животному. Слезы чистосердечные по лицу закапали. Лишать жизни из милосердия труднее всего было. Ладно еще жену топором на куски порубил - там злой дух на него морок наслал. А тут - дело другое, он же в раю сейчас пребывал.
Надобно было горе срочно закусить. Взял Михаил лису в охапку, да потащил в сторону. Ближе к холму, что к озеру вел. Где-нить там и покормит он бедолаг, да сам дичи отведает. А голову похоронит и крест даже деревянный сделает. Чтоб душа животного чудного быстрее вознеслась.
- Пошли, горемыки, к озеру, - с тоской в голосе обратился он к остальным, - Там и лису пожарим.
И двинулся он в путь, палкой иногда перед собой тыкая на предмет силков каких коварных. А на плече зверь у него убитый был. Голову зверя он поглаживал время от времени, чуть ли не колыбельную читал вслух. Глаза на мокром месте стояли. Тяжела доля святого, ох, тяжела.