Оливер долго молчал, превратившись в статую, сидящую в тишине разорённого магазина. Между тысяча девятьсот восемьдесят четвёртым годом и годом, в котором Флор поехал в Хелену, лежала разница в шесть лет. Дельта в двадцать семь лет давала пятьдесят седьмой год, что, в свою очередь, сходилось со странным состоянием магазина и старыми деньгами в кассе. В Монтану ничего не доходит быстро, но чтобы пролетело двадцать семь лет, да ещё с момента, который не настал даже в отдалённом будущем... Флор взглянул на скелет продавщицы, примеряя мысль о том, что может видеть тело своей сестры. Джессика могла сидеть здесь. Джессика, не сделавшая никакой карьеры в модных домах Восточного побережья. Это ведь были наивные мечты. Они всегда заканчиваются на фартуке официантки или бейдже кассира. И с этими мыслями мальчик чувствовал, что безумие подкрадывается к нему всё ближе. Эта зима, эта катастрофа, этот водитель — они были виноваты в том, что происходит сейчас. На бледных щеках Оливера играли скулы, заставляя острые чёрные глаза то суживаться в знакомом злобном прищуре, то снова и снова перечитывать собственные мысли Флора, написанные почерком сестры.
«Откуда ты могла это знать? Как вы могли подумать, что я умер? Я же ехал к вам, чтобы попрощаться. Ехал к тебе, чтобы попрощаться! Я, блядь, только из-за тебя не поехал в Портленд!»
Но вот Джесси писала, что думает о нём. Писала, что вместе им было интересно. Оливеру тоже было здорово с сестрой. Наверное, он даже любил её какой-то извращённой любовью, которую Джессика вряд ли бы приняла. Но в разговорах она никогда не выражалась так просто и точно.
— Видимо, — вслух сказал мальчик на стойке, отняв от губ алый окурок, — с мёртвым мной легче разговаривать, правда, Джесси?
Какие-то цифры. Двоящиеся буквы. Каракули и загадки, вроде Зоны-51 или кипящей на дне автобуса темноты. Оливер Флор поступил с ними так, как Александр Македонский поступил в античной Фригии — он поднёс сигарету к центру бумаги. По буквам поползла чёрная дыра, вскоре полоснувшая замёрзшие пальцы нестерпимым теплом. Оливер отбросил горящую записку и затушил сигарету о снег на стойке. Он не знал, что должен думать об этом. Дыра в записке, прожжённая его сигаретой, стала дырой в картине мира, куда попросту не укладывались все эти вещи.
Безумие и смерть.
Разве не об этом он мечтал всю сознательную жизнь?
— Конечно правда. Я знаю это. Галлюцинации всегда милее, чем настоящие мы.
Чтобы избавиться от надоедливых мыслей, Оливер занял руки хоть чем-нибудь. Соскочив со стойки, он принялся за тщательный осмотр подсобных помещений, перебирая инструменты в больших металлических саквояжах и называя их вслух. Что угодно, лишь бы не думать. Что угодно. Что угодно.
— Молоток. Клещи. Разводник. Монтировка. О, тебя я забираю. Ведро. Жилет. Тебя тоже. Пожарный топор. Пожарный шланг. Аптечка... а, нет аптечки.
Древний бинт рассыпался мёрзлой трухой в пальцах мальчика, когда он извлёк его из маленького пластикового ящичка под стойкой. Там же подросток нашёл пин-ап журнал за пятьдесят третий год, с обложки которого игриво улыбалась девушка в открытом купальнике. Её выбеленные кудри почти сливались по цвету со снегом на стойке, и Флор брезгливо откинул его. Он не любил напечатанные лица людей. Не любил красивых девушек. Не любил уродливых девушек. Он мог трахаться с кем угодно, и ненавидел, когда плотская красота пыталась вылезти на свет. Нарциссу место в Тартаре — кажется, так?
— Провод. Три локтя. Трос. Три локтя. Канистра, — Оливер со скрипом отвинтил крышку в булькающей железной фляге. — Не знаю, с чем. И пошла бы ты.
Канистра с грохотом полетела в зал.
— Антифриз. Кружка... кружка, сука, кружка...
Бросив кружку на пол, парень снова засмеялся. Вот он, перебирает то кружки, то провода чёрт знает где, а время в метели словно взбесилось. И рыжее солнце почти коснулось горизонта, напоминая о долгой предстоящей ночи.
Следом за кружкой Оливер извлёк из-под стойки алюминиевые столовые приборы, которыми, наверное, кассирша потребляла скудный ланч. А следом появилась большая пластиковая заколка из черепахового пластика, которую Флор тоже видел на Джессике как-то раз. Он не помнил, откуда взялась эта дурацкая заколка, но ему смутно казалось, что сестра хвасталась ей как маминым подарком. Что же, мамины подарки — всегда хорошо, ведь так? И если заколка лежала там же, где письмо, вопрос получал единственный закономерный ответ. Выходит, что так? Или в единственной бакалее маленького городка продают всего три модели заколок?
— Мало что заменит тепло маминых рук, м? — спросил Оливер у скелета женщины на табурете.
Скелет не ответил, застыв над кассовым аппаратом как пастор за кафедральной Библией.
— Выходит, что так.
«Наверное, я должен плакать? Ведь в такие моменты всегда плачут? Почему я не плачу? Я вешу сто двадцать три фунта. Во мне должны поместиться слёзы. Где они? Где я?»
Над стойкой висела старая карта, схематично изображавшая давно знакомые Оливеру окрестности Авариса. Он сразу узнал городок, раскорячившийся в центре как хромоногий паук. Всё было похоже на то, что он помнил — и главная площадь с вечно неработающим фонтаном, одноэтажной ратушей и управлением шерифа, и водонапорная башня на холме, и схематичная клетка жилых аллей. В маленьком Аварисе едва ли набралась бы и тысяча жителей, запомнить его планировку было несложно. Разве что сторожка на самом севере карты, которая в памяти Оливера выглядела сгнившим шалашом, сейчас была помечена как «лесной пост». Парень недоверчиво покачал головой, представляя, как мог выглядеть его родной городок в этой версии прошлого, где он успел не только родиться чёрт знает зачем, но и по-глупому умереть. Даже любопытно было бы поглядеть на дом, который он ненавидел. Или нет.
Флор повернулся к карте спиной, продолжая осмотр, и нашёл под кассой стопку слипшихся от влаги брошюр. Когда-то их напечатали в красной гамме, но теперь Флор едва мог разобрать буквы на серых лохмотьях. Лифлеты вроде этих часто оставляют на заправках и в придорожных дайнерах владельцы мотелей, рекламируя свои заведения — так произошло и на этот раз.
Гостиница «У Грейди», как подсказывал текст проспекта, стояла в полутора милях на север по шоссе. Подняв брови, Флор снова оглянулся на полузнакомую карту, соизмеряя расстояния. В Аварисе тысяча девятьсот семьдесят восьмого года на этом месте стояла старшая школа графства, в которой учился и сам Оливер, и его сестра. Школа, кажется, выглядела довольно новой — ей было двухэтажное розовое строение, окружённое лужайками и кортами для тенниса. Но сейчас карта показывала на её месте гостиницу «У Грейди», выполненную в каких-то намёках на трапперский стиль: с высокими бревенчатыми потолками и просторными комнатами в деревянных срубах.
Итак, полторы мили на север, по направлению к Аварису, отделяли замерзающего парня от гостиницы. Условный центр города с непременной Мейн-стрит начинался менее чем в миле после неё. Оттуда было рукой подать и до дома Оливера, но Флор хорошо знал, что каждая сотня ярдов очень хорошо чувствуется в ночном морозе. Даже найденный в подсобке жилет вряд ли спасёт, когда температура упадёт до тридцати градусов. Выбор, на самом деле, был сделан ещё до начала размышлений: любая гостиница лучше, чем придорожный магазин с выбитыми витринами и снегом на полу.
— Пока, вероятная Джессика, — сказал Оливер, покидая опустошённый магазин и надвигая капюшон жёлтой куртки. — Я всё равно не верю, что это ты. И мне пора идти. Как там пелось?
Исчезая в круговерти вьюги, одинокий мальчик пел, закинув на плечо монтировку:
— I'm eighteen, and I don't know what I want!
Eighteen! I just don't know what I want.
Eighteen!
I gotta get away,
I gotta get out of this place,
I'll go runnin' in outer space...
«Мне холодно».