Ваймс оглянулся.
Отец не сильно изменился, но словно ещё немного постарел. Его голос был таким же, как и всегда, хотя говорил он совсем не то, что Алан хотел услышать. На Алана накатила волна безраздельной скорби, которая ещё несколько мучительно долгих секунд не давала ему открыть рот. Ваймс с трудом сдержал слёзы.
- О...отец, - наконец смог разомкнуть рот Алан, - позволь мне объяснить.
Он сделал два шага, а потом упал на колени перед этой тенью, которую Диктор вернул сюда для того, чтобы... Всё исправить.
И Ваймс начал объяснять. Он рассказывал, как вышел на след преступников, что когда очередной раз не рассказал отцу правду, куда направляется, он ехал в отдел, чтобы передать всю имеющуюся ему информацию начальству, надеясь, что его поймут правильно. Он рассказывал, и заплакав посреди рассказа, клялся, что те наркотики, которые нашли в его служебном автомобиле, он никогда не видел, что их подбросили, наверняка чтобы заставить его замолчать, как он хотел приехать к отцу в больницу, но не смог, так как в тот день его постановили взять под арест, как вышел, как потерял цель.
Ваймс говорил, и слёзы душили его, что он не хотел, не хотел спиваться, что он исправится, что он обязательно выйдет из всего этого, выберется, выкарабкается...
Но главное, что отец должен знать: Алан Рихард Ваймс не преступник, он не предал свою присягу и свой значок. На этом моменте Алан вытер слёзы, и хотя лицо всё ещё было мокрым, они уже не струились по нему.
- Я обещаю, обещаю тебе, отец. Я никогда, даже с этой силой, - он кивнул на Диктора, - не стану подобен им. Я буду достойным тебя, отец. Я буду, - он вздохнул, как бы ожидая ответа после этой фразы, - достойным.