Сольферино посмотрела на неё, потом заглянула вниз, ещё проверяя вёсла, и согласилась:
— Разумно. Кто знает, какая там хуйня нарисуется?
С этим жизнерадостным напутствием они тронулись в путь. Громче затрещал старенький мотор, лопасти взбили воду... и металлическая палуба под ботинками Иры зашаталась ещё сильнее. Оглянувшись, девушка увидела, как пирс начинает отдаляться. В лицо летели мелкие и удивительно холодные для лета брызги, а река словно становилась всё шире и шире!
Наира устроилась на корме, поворачивая руль, и катер выбрался на стремнину. Деревенский пирс отдалился, превратившись в едва заметный росчерк среди лунных теней, а берега приобрели абстрактные очертания. Будто смесь серебра и угля они накатывали на широкое пузо реки, провожая маленькую лодку. Та вскоре канула во мрак. Будто последняя искра жизни, стремившаяся в ледяную безвестность. Так мог бы сказать поэт.
Вздрагивая на волнах и с гулом въедаясь в воду, катер набирал ход. Путь до Карьера лежал по излучине реки, что огибала лес и поля у Садоводства с северо-запада. И всё темнее становился тот лес. Сосны тянулись к тучам, закрывая небосвод. Плотно вставала осока и заросли макрофитов. Сбивался кустарник над песчаными отрогами, то и дело пропадая в тени. Порой только брызги напоминали, что катер ещё движется.
— Ну чё, — спросила Гизатуллина, чтобы спросить что-нибудь. — Ещё надеешься выбраться живой?