ДАЧАЛето, поздний вечер
Где-то в Средней Полосе
+16 °C
Дача не принадлежала ей. На самом деле, Ира вообще не знала, кому она принадлежит и где находится. В этом слове не содержалось сладковатого привкуса собственности, мясистого тепла родного жилища или другой органолептической коннотации. Для неё дача стала укрытием от долгого светового дня, наполненного по-изнуряющему липкой жарой. И, тем не менее, кто-то мог называть своим этот дом, выкрашенный зелёной краской. По крайней мере, так обстояли дела в неопределённом отдалении прошлого.
Дом застрял в центре неухоженного участка, давно запущенного и заросшего. Привычные шесть соток устилали кустарник и низкие липы, обнесённые сетчатой оградой. Кривые пальцы орешника лезли в окна, среди досок веранды ехидно перемигивались по-летнему яркие ромашки. Стены пятнал мох, а под отошедшим кровельным скатом угнездился борщевик — теперь его белоснежный венчик состязался с печной трубой. Когда усталая Ира добралась сюда, она долго стояла у ржавой калитки высотой себе по пояс, и вглядывалась в этот дом. Как американские ранчо былых лет, он стоял на отшибе. Ни соседей, ни загонов, ни даже конуры для собак. Возможно, если бы девушка зашагала вниз по дороге, следуя по тракторной колее из окаменевшей глины, то вышла бы к умирающему кооперативу, товариществу или, быть может, садоводству. Какому-нибудь маленькому посёлку без телефона и асфальта, который возник и умер безымянным в пьяной тишине соснового леса. Может быть, там нашлись бы другие дома и дачи. Пять. Может быть, десять. Но Соколова осталась здесь.
На старой даче, которую кто-то другой называл своим домом.
Некогда светлая краска потемнела, а окна задохнулись в пыли и паутине. Теперь дача казалось сумрачным укрытием норвежских троллей, выкрашенным под тёмный мох. Входная дверь, запертая на хлипкую щеколду, поддалась с одного удара ботинком. Прихожая три на два шага вела в светлую гостиную с круглым столиком в углу, жёстким диваном и маленькой печью. И, конечно, книжным шкафом. Простецким, сколоченным из лакированной фанеры и заставленным бесцельными безделушками: поделками из дерева, матрёшками, остановившимися часами и выгоревшими на солнце портретами. Среди старых книг, преимущественно поэзии Серебряного века, Ира наткнулась на учебник с длинным и скучным названием «Проблемы социалистической законности в коллективном хозяйствовании» под редакцией Г.В. Иванова. Должно быть, кто-то читал его однажды, сидя при свете старой керосинки за круглым столом. Саму лампу Ира нашла на кухне — ещё одном закутке, где едва хватило места, чтобы вместить окно, стол для нарезки и чугунный противень над печью. Одна большая комната, две маленьких — вот и всё жильё.
Впрочем, его хватило для спокойного и долгого сна.
А теперь Ира смотрела, как жёлтые пятна сырости сплетаются с вытертой расцветкой на старых бумажных обоях. Подушкой ей послужила свёрнутая в рулон рубашка. Тяжёлый пистолет-пулемёт она поставила у тумбочки в изголовье, сложив часы и запасные магазины в горку на ней самой. Под низким потолком воцарился вечер. Оранжевый багранец заката лился в широкое окно, заставляя пыль и мелкую листяную взвесь танцевать в своих лучах. По углам залегли первые тени. Учебник, который Ира листала поутру, виднелся на столе как серый призрак — даже заглавие, набранное золотым тиснением, уже не читалось с того места, где лежала девушка. Ветер качал ситцевые занавески, впуская свежесть и пьянящий аромат хвои. Тишина, наполненная шелестами леса, но мистическим образом сохраняющая абсолютное беззвучие, жила во всём. Невероятный покой лесного одиночества охватывал и дом, и лес за сетчатой оградой, и руины теплицы на заднем дворе.
Закрыв глаза, чтобы урвать последние мгновения блаженства, Ира Соколова поняла, что чудовища уже здесь.