Вслед за негромким бормотанием, раздвинув кусты обрезком трубы, на Поляне появился Шорсть.
Глаз подбит и немного заплыл, клок шерсти с бочины вырван, дрожащее ухо сломано, оставшиеся усы и шерсть на черепушке торчат в разные стороны как щетина на ёршике в туалете поезда Москва-Благовещенск. Правая нижняя лапа оторвана по колено. Культя заботливо замотана подорожником, прихваченым тряпичными полосками сильно смахивающими на обрывки савана. Нос слегка опух, шальные глаза слезятся.
Опираясь на свою дубинку и хвост он шагнул вперёд и замер. Здоровый глаз прищурил, как-то сжался весь, напрягся… И со звуком отпущенного на волю воздушного шарика выпустил кишковый газ. С ветки упал воробей. Его тошнило.
“ОПЯТЬ?!” — дружным хором заложенных носов возопили Коллеги в закоулках сознания.
— Пардоньте… — извинился сразу перед всеми присутствующими (и воробьём) Шептун ловко воспользовавшись возможностью завладеть речевым аппаратом.
Крысолюд шмыгнул сопливящим носом, глянул на птичку. В животе отчетливо и громко забурчало. Шорсть скривился.
Похожий то ли на пирата, то ли на эту хреновину, которой агрономы поля мерют, крыс проковылял к общей кучке монет. Удивительной плотности запах невидимой вуалью сопровождал его.
“Разумно будет отдать найденное” — прогнусавил задыхающийся Мозга. — “И УМОЛЯТЬ КОГО-НИБУДЬ ИЗБАВИТЬ НАС ОТ НОВЕНЬКОГО!”
— От новенького… — буркнул Шорсть и наклонился положить монетки к общим.
Раздался шипящий звук.
Горло перехватило, глаза резануло. Процент кислорода в окружающем пространстве резко сократился.
— Пардоньте…
Очень медленно и аккуратно, стараясь не напрягаться и не делать резких движений, крысолюд распрямился и отошел в сторонку. Глянул на культю, тяжко вздохнул, поморщился.
— Желешки, а желешки… Мне бы конечность полечить. — Опять забурчало, Шорсть схватился за живот. — И угля пожрать.