Коньяк проскользнул легко... Как водочка в горлышко. А вот дальше... Дальше начались сложности.
От поцелуя по моему телу будто разряд пробежал. Сердце забилось быстрее, мир стал чуть ярче и прекраснее. Пришлось усилия приложить, чтобы не обнять девичий стан, да не прижать к себе поближе.
Окстись, Маркин! Куда ты! Бес в ребро? Да она тебе в дочери годится! Не говоря уже обо всём прочим... И это традиция такая, просто традиция!
Но другой голос, куда более глубинный, и как-то жутко знакомый, издевательски шепчет: "А ты когда последний раз был с женщиной, а, старичок? Да ещё с такой молодой да красивой! Да ещё и бесплатно! Когда последний раз тебя целовали в губы? Нравится же... Признайся, что нравится".
И отрицать не могу. Нравится. И хочется ещё. Больше хочется. Хочется ощутить упругость тела и мягкость кожи, хочется чувствовать молодое, живое дыхание, ловить его и...
Окстись, Маркин! Ещё пару мгновений таких мыслей, и ты произнесёшь три проклятых слова, которые тебе вот в этом месте и вот в это время ну никак нельзя произносить!
Три проклятых слова, которые выдернули тебя из спокойного иркутского "настоящего" в новосибирское "прошлое", которое вроде бы и сдвинулось с места, а на деле нет. Эти три чёртовых слова, которые тебе давно бы заречься говорить, старый ты олух.
Я. Тебя. Спасу.
— А они затейники были, эти итальянцы, — киваю я, глядя на Ариадну без смущения (отвык смущаться в таких вещах, чай не пионер какой).
И сказать бы что-то ещё, да пока ничего в голову не идёт. О женщины! Умеют они одним казалось бы незначительным движением перевернуть весь твой Мир. Взгляд скользит по лицу Ариадны вниз, на девичью шею, а потом на ключицу, а потом... На стол, на бутылку коньяка.
— Ещё по одной?