О чём и речь. В сериале с Её участием никогда не знаешь, что произойдёт в следующей серии. Полчаса назад того гляди готовилась запустить в меня чашкой — и вот я уже наблюдаю, как Она забирается ко мне на кровать и скрестив ноги усаживается на соседнем спальном месте. Интересно, окажись я уже на пути к Морфею, растолкала бы?
Мы катастрофически не совпадаем по суточным ритмам. Впрочем, не по одному этому. На Её счастье, я ещё бодрствовал. Сон никак не шёл, и я решил почитать — сборник стихов, что Она дала сегодня. Не помню, когда в последний раз читал что-то художественное. Наверное, в школе на литературе, и то в рамках обязательной программы.
— Расскажи.
Она смотрит мне на руку — там, где татуировка — и я сразу понимаю, в чём Её просьба. Мне не нужны слова извинения, которых Она так и не говорит — достаточно взгляда. Мягкого, примирительного. Я знаю не понаслышке, как трудно вымолвить это вслух. Все мы, меченые, гордые говнюки с ЧСВ — и чёрт с этим.
— Ты правда хочешь знать?
— Хочу. С самого утра, как сказал, — твёрдо кивает Она. — Просто днём — всё не то и не так. А ночью — самое время.
Лаконичное объяснение, которое удивительно понятно. Почему именно после захода солнца тянет на особые откровения и доверительность? Кажется, сегодня я побуду совой.
— Это долгая история… — предупреждаю я.
— А я никуда и не тороплюсь, — пожимает Она плечами.
— И эта сказка на ночь не для лёгкого засыпания.
— Догадываюсь.
И я рассказываю. О первой инъекции и первой ломке. Первом предательстве и первых проблемах с законом. Первой остановке дыхания и том, как Петер впервые вытаскивал с того света, реанимируя подручными средствами, какие нашёл в квартире, куда заглянул по чистой случайности… Как позже, едва выкарабкавшись, я громил эту самую квартиру в бешеной, слепой ярости от того, что он вылил все мои реактивы в унитаз. О том, как впервые ударил его. Как сидел прикованный к батарее, орал и проклинал того, кто сутками напролёт не спал вместе со мной, пока меня штырило — просто из упрямо-альтруистического желания помочь. О первом убийстве из-за дури — не потому, что такое задание дал Астарот. О первом осознании, к каким чертям катится моя жизнь, и понимании, что не могу остановиться — всё, поздно. О настырном суфлёре, вечно шепчущем на заднем плане. О ловушках коварной памяти и ежедневной борьбе с самим собой.
Я рассказываю всё, минута за минутой, час за часом. Она слушает, изредка спрашивая что-нибудь уточняющее. То придвигается ближе, то наоборот. Ёрзает, меняя ноги, или вовсе устраивается полулёжа на боку, подперев голову рукой, смотрит долгим взглядом.
Когда я заканчиваю, небо за окном начинает светлеть.
— Пойду я, наверное. И так тебя задержала, все биологические часы сбила.
Она бросает взгляд на шторы и извиняющеся улыбается, начиная подниматься. Вдруг хватаю Её за руку.
— Останься.
— Гер…
На Её лице — сомнение. Она колеблется, сбитая с толку. Я знаю, что в этот момент в Её мыслях: воспоминания об утре четверга.
— Ты знаешь, я не люблю и не умею просить. Но сейчас всё же прошу, — говорю негромко и крепче сжимаю Её ладонь.
Да, иногда я плачу деньги за то, чтобы меня согревало женское тело рядом. Но здесь и сейчас — иное. Это тепло не имеет цены и его не купить за самые дорогие сокровища мира.
— Клятвенно обещаю не устраивать сцен по пробуждении, — усмехаюсь по-доброму, переводя недавний инцидент в шутку.
И теперь Она улыбается тоже — облегчённо, даже задорно — когда юркает под одеяло и сворачивается клубочком.
— Тогда спокойной ночи, Гер.
— Спокойной ночи, змейка.
Она сладко зевает и ещё некоторое время копошится, ища удобное положение. Когда Её дыхание становится ровным, я закрываю глаза, расплываясь в совершенно идиотской, счастливой улыбке. Этой ночью я впервые засыпаю в тишине — голос в голове молчит.