Я стучусь в дверь спальни и после разрешения вхожу. Она сидит поперёк кресла и водит стилусом по экрану планшета. Босые ноги, следы недавнего сна на по-детски припухшем лице, спутанные волосы… В своей утренней небрежности Она похожа на растрёпанную сову.
Я привык к другим женщинам: холёным, безупречным, лоснящимся от дорогой косметики — и холодным. Охотницам на живца, заворачивающим себя в яркую обёртку, чтобы поймать рыбу покрупнее. Куклам, мечтающим продаться подороже. И те, и другие — стервы. Фальшивки.
А Она — настоящая. И в том, как не заправила постель после сна. И в том, как одела первую попавшуюся под руку майку — мятую и не первой свежести. И в том, как не удосужилась уложить волосы в причёску — да хотя бы причесать. Она, может быть, не идеальная. Зато не играющая роль на публику, не претендующая на совершенство. Она тёплая, из плоти и крови, здесь и сейчас. Живая. Истинная.
Именно об этом я думаю, пока мой взгляд следит за покачивающейся босой ступнёй. Египетская форма.*
Её мысли что-то занимает. И носок ступни со скошенными по диагонали пальцами покачивается им в такт — то медленней, то убыстряясь. Она витает в облаках, и я мог бы использовать эту паузу, чтобы начать свою исповедь. Но как некстати предательски пересыхает во рту, а из головы вылетают все слова! Чувствую себя заикающимся у доски первоклассником. 35-летний идиот.
Я никогда не боялся женщин и не испытывал перед ними робости — это они зачастую оказывались в таком положении. Меченость преобразила и «отполировала» мою внешность, принесла финансовый успех — в глазах противоположного пола я стал выглядеть чуть ли не небожителем. Тем самым мистером Греем из бульварного романчика, которым одинаково взахлёб зачитывались как подростки, так и бальзаковский возраст.** Собственно, я им и был.
Тогда почему признаться Ей сейчас так трудно? Всего-то и требуется сказать два слова: «Я наркоман». Но я медлю, и секунды подходящего момента уходят. Трус. Трус! Буду честен хотя бы перед собой: да, мне страшно. Я боюсь заглянуть в Её глаза и увидеть собственное отражение. Увидеть, как рушится образ неуязвимого, безупречного, уверенного в себе. Как рассеивается иллюзия, осыпается словно фальшивая позолота, оставляя гниющий ржавчиной каркас — долбаного торчка, мерзкое ничтожество.
Скольким я открывался? Скольким говорил эти два слова? Никому, ни разу. Петер — единственный, кто знает. Но ему не нужны признания — опытный врач, он увидел и понял всё сам. Друзья? У меня их нет. Коллеги и подчинённые? Удивительно, но за столько лет они не заметили. Или не хотели замечать. Родные? С родителями наше общение ограничено вежливо-отстранёнными звонками на праздники. А бабушки, единственного человека, любившего меня, не стало, когда мне было 27. Лечивший меня Хырысхан? Я даже не помню, как оказался в его хижине, в каком состоянии меня привезли к нему, сколько времени я провёл в наркотическом бреду, что говорил и делал. И хорошо, что не помню.
Она не сразу поднимает на меня глаза. А заметив, улыбается. Время упущено.
— Как думаешь, что лучше? — Она жестом подзывает меня к себе и показывает два наброска. Эскизы похожи, разница лишь в деталях, и Она, очевидно, не может решить, на каком варианте остановиться.
— Я не силён в изобразительном искусстве, ты же знаешь.
И сейчас мне не хочется вникать в детали — голова занята другим, в десятый раз прокручивая оптимальное начало непростого диалога.
— А от тебя сейчас и не требуется иметь степень по искусствоведению, — подбадривает Она. — Просто, взгляд со стороны: какой больше нравится?
— Ну, допустим, левый, — я отвечаю с неохотой. — Снова взялась за рисование?
— Ага. Пара заказов с фриланса.
— Слушай, змейка, мне надо кое-что сказать тебе… — начинаю я и осекаюсь под Её внимательным взглядом.
— Что?
Я могу ощутить, как трясутся поджилки. Проклятье, почему так сложно выдавить из себя два чёртовых слова! Глубокий вдох…
— Я вызвал сантехника и специалиста по электронной безопасности. Ты сильно рискуешь, живя в доме на отшибе, без охранной системы и сигнализации. Он установит датчики с дистанционным контролем.
Ну и что ты сморозил, Гера? Охренеть какая ценная информация. Ещё одна возможность упущена. Откровенно слита. Твою мать, почему Она умеет так смотреть!
— М-м… — скептически тянет Она. — А это дорого?
— Я не приценивался заранее, — пожимаю плечами. Стабильный достаток отучил меня брать в расчёт мелкие расходы.
— Спасибо за «работу на упреждение», конечно. Просто у меня сейчас деньги кончаются. Потому и рисую, — кивает Она на планшет.
— Ты всегда можешь взять у меня. Раз уж мы теперь одна команда.
— Пф, больно нужны мне твои деньги! — иронически фыркнув, Она откидывается на подлокотник, принимаясь снова болтать ногой. — Да, ты мой брат. Но не денежный мешок же. Да даже если бы был папой или мужем, всё равно.
— Котёл пришёл в неисправность по моей вине, и с моей стороны будет справедливым возместить ущерб, — я решаю прибегнуть к аргументации.
— Ладно, за ванную можешь заплатить, — соглашается Она. — Но на сигнализацию я у тебя возьму взаймы.
Она снова смотрит на меня, и взгляд из внимательного становится пристальным.
— Что-то ты хреново выглядишь.
Ещё бы. Синяки под глазами не заметит только слепой.
— Плохо спал ночью.
— Это тебе так трубы в ванной покоя не давали? — хмыкает Она. — Нашёл, о чём переживать.
— Нет, — отвечаю коротко, резче чем хотелось, от чего Её улыбка начинает меркнуть.
Надо взять себя в руки. Нельзя с места в карьер.
— Насчёт вчерашнего инцидента…
— Не-ет, только не это! Не начинай снова, Гер! — догадавшись, о чём пойдёт речь, Она страдальчески закатывает глаза.
— И тем не менее…
— Да блин, мне 25! Почему из всех моих знакомых только ты до этой несчастной травы докапываешься?! Вот никто больше нотаций не читает, кроме тебя! Ни Якуб, ни Сергей — никто!
Она злится и снова перебивает, не даёт договорить — даже начать. И я начинаю заводиться тоже.
— Да потому что твоему Сергею плевать, что с тобой будет! Сдохнешь ты под забором от передоза или выкарабкаешься — ему насрать, ясно тебе?! — от холодной ярости мои слова превращаются почти в шипенье. Но это лишь подстёгивает Её упрямство.
— Да что ты говоришь! А может, он просто признаёт за мной свободу воли и право выбирать?
Как ни странно, сказанное действует на меня, как холодный душ, — отрезвляюще. Я отвечаю почти спокойно, только горечь сквозит в голосе:
— Разумеется, признаёт. Избавиться от тебя твоими же собственными руками, а потом прикрыться красивыми словами о свободе выбора и ответственности — это же так удобно.
— Что?.. — Она, кажется, не понимает.
— Запомни, змейка: этот щенок печётся лишь о своих интересах. Будь на твоём месте его девица — как её там? — я сильно сомневаюсь, что он был бы так же толерантен в своих действиях.
Похоже, мои слова озадачили Её — на некоторое время бросив спор, Она задумалась. Но явно не о пагубном влиянии каннабиса. Следующая реплика это подтверждает:
— Ну, да. Я не Марина, и ему пофиг, что я пью и курю. Но даже в этом случае у тебя нет права мной командовать! А мы сейчас о твоих наездах говорим. Ты меня просто достал своим занудством! Уроков ОБЖ в школе, что ли, переслушал? Да погугли для начала, прежде чем так огульно хаять. Тоже мне, профессор ЗОЖ.
Она фыркает и отводит взгляд. Сейчас Она похожа на ежа, свернувшегося плотным клубком и выставившего колючки. Вся её поза — напряжённая, закрытая — сигнализирует о риске закончить этот спор прямо сейчас. Ничем. Снова. Опасное мгновение.
Знала бы ты, как сейчас права, змейка… Насколько хорошо я изучил эту тему, столько лет варясь в этом адском котле. Впору давать не профессора, а Нобелевку. Потому что я не загнулся, а выжил и вылез.
— Знаешь, откуда появилась эта татуировка? — я закатываю левый рукав рубашки, выставляю руку внутренней стороной наружу, чтобы Она рассмотрела поближе.
Она молчит, насупившись, смотря недоверчиво.
— Я химик. И испытывал на себе всё, что создавал. Каждую модификацию морфина. Со временем, очень быстро, начались проблемы с венами. Флебит, гнойные абсцессы, нарывы, закупорка и непроходимость. Рука ниже запястья вздулась и походила на кулак профессионального боксёра. Я мог лишиться кисти — грозила ампутация. Знаешь, что я сделал, чтобы решить возникшую проблему со здоровьем? Набил татуировку,
чтобы не видеть. А что, рука же не правая. И потом, у меня ещё оставалось целых три конечности.
Нервный, сухой смешок. Дикое ощущение. Сюрреалистичное и неправильное. Мне почти не составляет труда посвящать Её в детали своих прошлых поступков. Но два слова — два тех самых ебучих слова — опять застряли в горле.
Давай, Гера. Давай. Скажи это. Ну же!
Я закрываю глаза. Вдох. Выдох. Открываю их снова. Я смотрю прямо на Неё, когда говорю тихо:
— Я наркоман, змейка.
Всё же не смог. Произнести два — не смог. Вместо них — три. Хах, спасительная троица для демона? Но почему стало так легко на душе?..