Я не отвечал, молча уставившись в потолок, даже не пытаясь скрыть следы минутной слабости. Петер видел меня в подобном состоянии много раз — да в каком только не видел. Подумаешь, слёзы — во время ломок я по целым дням валялся в жидкостях и похуже. Смердящий кусок дерьма и блевотины — вот кем я был.
Он приходил и вёл меня — почти нёс на себе — в душ. Отмывал, кормил, одевал, расчёсывал. Убирался в квартире, стирал одежду. А я вместо благодарности проклинал его последними словами. Даже бил. Мы прошли через многое — и теперь мне нет нужды скрываться, я его не стесняюсь. Если бы не он…
Он просто спас меня. Спас мою жизнь. Вытащил. Я не знаю, почему и зачем. От меня отвернулись все. Кроме него.
Все мои прошлые знакомства потеряны. Ниточки, связывавшие когда-то с друзьями и родными, порваны. Разорваны ими самими. Я видел, как самые близкие люди поворачивались ко мне спиной и уходили навсегда. Устав надеяться, устав бороться.
Наркомания — это не только болезнь тела и души. Это с каждым днём прогрессирующий социальный недуг, спутники которого — абсолютное одиночество, горькое отчаяние, непрекращающаяся боль. Ты презираем всеми. Ты чувствуешь себя последним дерьмищем. С тобой обращаются как с отбросом. Потому что ты и есть дерьмище и отброс. Ты наркоман.
У таких, как я, нет прошлого. Прежняя жизнь принадлежит кому-то другому, кого больше нет. В тот момент, когда ты укололся в первый раз, ты умираешь для окружающих и для мира.
— Она сидит на траве, — оторвав от лица ладони, констатировал я. — Вчера я застал Её за курением косяка, и Она даже не скрывалась. О чём ты только думал!
Я не хотел укорять Петера, но слова против воли прозвучали как укор. Он не нанимался быть сторожем ни мне, ни Ей. Я не имею права требовать от него что-либо. Тем более срываться.
— Она не понимает. Для Неё это пустяк. Всё равно что кофе выпить.
Она просто не прошла все стадии, как я. А потому не знает. Ещё не знает. Опасное заблуждение.
Как многие, я начинал с марихуаны. Ей же и заканчивал, когда слезал с тяжёлых наркотиков. В последние полгода перед тем, как завязать окончательно, дул постоянно, укуриваясь вхлам, до состояния овоща. Необходимая мера, если ты инъекицонный торчок.
Трава убила мне позвоночник. Если бы не рогатый ублюдок, изредка латавший свой аватар, я бы стал калекой. В лучшем случае — не обошлось бы без поездки в Германию, к нейрохирургам.
Я сел на кровати. Хмуро воззрился на друга.
— Вчера мы поругались из-за этого. Я почти не спал. Снилось… прежнее.
Моё лицо с синяками под глазами подтверждает сказанное.
— Когда проснулся, он снова вернулся. Столько недель молчал — и вот опять.
После такой длительной паузы я уже начал надеяться, что он заткнулся навсегда. Голос в голове. Подначивающий, повторяющий по сотне раз одно и то же: «А давай? Давай? Давай? Давай?».
Он пришёл почти сразу, как я начал употреблять. И всегда был предвестником надвигающейся угрозы, самого страшного кошмара любого наркомана — ломки. Возникал из ниоткуда накануне, начиная нашёптывать. А ты уже знал: если он здесь, надо идти за дозой, пока не накрыло.
Он преследовал много месяцев после моего последнего укола. Бывает, идёшь по городу и, кажется, думаешь совсем о другом. Но он тут как тут со своими подсказками: «Смотри. Вон там может быть закладка. Похожее место. Пойдём проверим? Пойдём? Тут совсем близко. Пойдём?». В такой момент требуется сильная воля, чтобы ноги не понесли тебя в указанном направлении.
Я списывал всё на глюки от кислоты. Когда был трезв — на шизофрению или раздвоение личности. Доходило даже до фантастических теорий: это мой «куратор» из параллельной вселенной. А потом пришло понимание: это я. Я сам. Моё больное, отравленное ядом сознание.
Я научился жить с этим голосом. Игнорировать его «советы». Но сегодня, спустя многие месяцы воздержания, он снова заставил меня плакать.
— Когда я проснулся, первой мыслью было: в этом доме есть ещё. И я могу это получить. Найти самостоятельно и взять. Или просто попросить. И Она мне не откажет, с радостью поделится. Понимаешь?
Я поднял глаза, ища поддержки и понимания.
— Самое поганое, что до меня только что дошло очень чётко, что я могу сорваться. Опять. Твою мать...
Я ссутулился, уперев локти в колени, и с шумным выдохом растёр лицо.