— Я сказала тебе: если ещё раз увижу в моём домене — убью.
— Да.
— Ты знаешь, что я держу своё слово.
— Да.
— И всё равно нарушил приказ.
— Да.
Не двигаясь с места, он продолжал смотреть на неё — глаза в глаза — спокойно соглашаясь с каждой фразой. Так, словно совсем не боялся следующего выстрела. Как будто ему… было безразлично.
Она никогда не замечала за ним суицидальных замашек — этот стервец любил жизнь. Брал от неё всё, выжимая до капли. В глазах Ады екатеринбургский коллега выглядел, пожалуй, гедонистом — образ, совсем не вяжущийся с Германом нынешним. Поникшим, серым.
Не исключено, что сейчас он играет драматическую роль. Только вот для чего? Пытается разжалобить? Сыграть на чувстве вины, что она убивает безоружного? На слабо взять хочет? При всей его холодности и бессердечности Вейц был неплохим актёром. За 4 года их знакомства Ада успела подметить эту противоречивую особенность его характера.
— Ты обидел меня.
— Да.
Близкие опасны тем, что им известны наши уязвимые места, наши слабости. Герман знал Её достаточно, чтобы иметь представление, куда бить, если хочется ранить сильнее. И ударил.
— Это очень больно, — сказала Ада с горечью.
— Я знаю.
Тени под Её глазами ещё хранят следы слёз. После его ухода Она, конечно же, проплакала до вечера. И напилась до беспамятства. Это он заставил.
«Последняя скотина ты, Гера».
— Я сделал это намеренно. И сожалею. Я был неправ.
Несколько долгих, тягучих, словно желе, секунд. Эти двое даже не шелохнулись — напряжённый стоп-кадр из криминальной киноленты «за секунду до».
— Зачем?
— Я жесток, змейка. Во мне почти не осталось человеческого.
Его голос очень тихий и такой искренний, что хочется отбросить пистолет и просто обнять его, уткнувшись в грудь. Но Ада недоверчива — жизнь научила её быть такой, научили люди. Бездомная чёрная кошка никогда не пойдёт на руки, как бы голодна ни была — слишком хорошо она знает природу человеческого лицемерия и изощрённой жестокости.*
И девушка продолжает сжимать холодную рукоять — не позволяя собеседнику приблизиться и не приближаясь сама.
— За что? Что я тебе сделала?
Задай Она этот вопрос вчерашним утром, он бы не ответил. Потому что не знал ответа. Потому что разгадка пришла позже, когда он ехал в такси, готовый сесть на первый прямой рейс до Екатеринбурга. Как озарение. Как гром среди ясного неба. Простая мысль: это его последний самолёт в один конец. Конец пути, когда уже не вернуть. Никого и ничего.
— Всё просто. Я приревновал.
— Да брось, — нервно хмыкнула Ада.
— Приревновал… — протянул мужчина задумчиво, будто пробуя это новое (или давно забытое?) слово на вкус.
И, укоризненно покачав головой, вдруг улыбнулся. Счастливо, с каким-то облегчением.
— Ты хоть слышишь, что несёшь?! — от растерянности градус эмоциональности Ады заметно подскочил. — Мы же никогда не…
— Не проси меня это объяснить. Я и сам не знаю, — перебил Герман.
— Тоже мне, нашёл повод… — пробормотала совсем сбитая с толку девушка и отвела глаза.
Если Вейц считает себя причастным к поступкам, которые совершает Повелитель в его теле, выходит, что он сам к себе приревновал, что ли? Бред какой-то. Наверное, всё же к Повелителю. Тогда как он разграничивает ответственность? На какие деяния может закрыть глаза, а из-за каких бесится? Что вообще за хаос творится в его голове?
— Змейка, ты всё ещё намерена меня пристрелить или решила отложить на следующий раз?
— А?..
Вопрос вырвал Аду из задумчивости. И только сейчас она сообразила, что продолжает целиться в собеседника.
— Ой. Хм.
Дуло «Гюрзы» дрогнуло и наконец опустилось.
— Вейц, ты вконец долбанутый, — вынесла девушка экспертное мнение, чтобы хоть как-то скрасить неловкость момента и собственное смущение.