Беговая дорожка на бешеной скорости отсчитывает метр за метром. Сердце работает на износ, гудя набатом в висках, и пот, щекоча кожу, ручейками стекает вдоль позвоночника. Как будто можно убежать от мыслей в собственной голове. Глупо, Герман, глупо. Но он увеличивает скорость, продолжая упрямо уноситься прочь.
Изнуряй тело сколько угодно, Герман. Но забыть тебе не удастся. Разум всё помнит. Хранит в своём беспощадном архиве каждое чёртово событие в мельчайших подробностях. Особенно тщательно те, за которые ты многое бы отдал, чтобы стереть навсегда.
Перед глазами — только одно: небольшое пятно крови на белоснежной простыне. Стоп-кадр из триллера. С той лишь разницей, что этот фильм ужасов происходит с ним наяву, прямо сейчас. И слова. Её слова хуже самой изощрённой пытки. Что же ты наделала, Ада, что натворила…
Увеличить скорость и зажать уши ладонями. Если бы это могло помочь.
Не стало легче и от ледяного душа. Отвинтив кран на полную, он простоял неподвижно под хлещущими струями с добрую четверть часа. Но вода не затушила адского пламени, разгоревшегося с новой силой после стольких лет.
Почему именно сейчас? Почему она? Почему именно с ней и к ней? Тебе-то какая печаль со всего этого? Твоё дело — сторона, Герман. Тогда почему же именно теперь так паршиво, отвратительно, мерзко от этой грёбаной жизни?
Треснувшая плитка в душевой и содранные костяшки на правом кулаке. Он не стал пользоваться аптечкой. Плевать. Чёрт с ними, с кровавыми ссадинами. Они ничто перед саднящими ранами на душе. И крохотным росчерком багрового на белом, что подписал смертный приговор.
***
Он мог поклясться, это был самый ужасный завтрак за все 35 лет его существования. Не в отношении меню, вовсе нет. Готовила хозяйка дома прекрасно, умея удовлетворить даже его придирчивые вкусовые привычки. Но когда атмосфера за столом гнетуща…
Гробовая тишина. Это не было тем уютным молчанием вдвоём, которое свойственно людям, находящимся в гармоничных отношениях. Ада хранила безмолвие, очевидно, не желая усугублять его состояние и донимать ненужными, не уместными сейчас беседами о пустом. Герман понимал это и в глубине души был благодарен. Что же до него самого… он хотел и не хотел этого одновременно. Его тянуло поговорить, но он чувствовал: стоит ему раскрыть рот, как полетят уязвляющие стрелы. Таков уж его поганый характер.
— Ты упомянула ритуальный характер прошедшей ночи. Я так понимаю, речь шла о специфическом антураже в виде сигила обоим нам известного демона. Верно? — всё же решился Вейц на вопрос.