Адам не сдержал усмешки.
- Меня на Аукционе убили, - просто сказал он. - Пушка хорошая была, но вернулся с того света уже без нее. С ножом ломиться к людям в погонах... Ну, я не такой крутой, если честно. И в то, что зайдем по-тихому, не верю, карма у меня не та. Да и ты... - мертвец сделал неопределенный жест, мол додумывай сам, почему оборотень, готовый перекинуться в зверя, не внушает надежды на стелс-миссию. - В общем, мне бы ствол, хоть какой-то. Знаешь где достать?
Адам одергивал себя, не позволяя задуматься о том, что он уже согласился на это дурное дело. Но где-то на краю сознания внутренний инквизитор с фирменным прищуром допытывался:
"Ну, и зачем тебе это? Он же тебе никто, этот мальчишка-волк. Чего ради с ним вместе в очередную заваруху влезать, а? Нет, товарищ Мцеславский, что-то не сходится в твоей мотивации, не верю я."
Впрочем, как у любого хорошего дознавателя, у него уже есть все ответы. Просто ждет, что жертва сама во всем сознается. Опустит взгляд, всхлипнет и как на духу выложит:
"Да я к людям тянусь. Пусть даже вот таким. Сутки уже в избушке у кладбища сижу, на кресты покосившиеся любуюсь, да на опухшее от пьянства лицо священника-расстриги. И чем больше сижу, тем мертвее себя чувствую. Ведь человек - он ведь почему человек? Потому, что на него другие люди смотрят и подтверждают: да, человек, видим его. Мне люди нужны, товарищ следователь, хоть какие. Чтобы я в их глазах отражался, чтобы не таял среди этих могил. Даже этот мальчишка с его опасными затеями сойдет. Иначе - на кресты эти проклятые смотреть, дервенеть и ждать, когда надо будет делать то, для чего был поднят. Чтобы и после Унгерна было зачем тут оставаться. Не хочу уходить."