Кайлюс тихо отошел в процессе разговора, после того как союзники примолкли и сосредоточились. Он уже научился определять эти моменты, обычно плавные и короткие, но иногда (как сейчас) затягивающиеся. Наверно это вновь была телепатия, такая же естественная для этих странных существ как дыхание, только ведь и человеку порой совсем не просто дышать. В любом случае, лучше оставить их одних пока что, тем более, что и самому так хочется отойти и собрать мысли в кучу. Без этого даже Ллановару-Люцию толком ответить не выйдет, а ведь от этого разговора не уйти.
В большом и круглом студийном зале было тесновато - отсюда до внешних коридоров-рубежей обороны было рукой подать, и потому тут ждали вражеской атаки многие повстанцы. Пока полуобвалившиеся под обстрелом наружные стены продолжали обсыпать минами и ракетами осаждающие, занявшие телецентр боевики курили и перекидывались короткими фразами, пытаясь передохнуть, и всё же в воздухе царило напряжение.
Люди смутно ощущали, что внутри всё кончено и что дело сделано, сомневались, периодически напрягаясь, но смотрели на троицу странных воинов в гибких и сильно поврежденных доспехах, смотрели на своего усталого лидера - и понимали: эти всё же не шелохнутся, отвоевались. В новую атаку снаружи верить не хотелось тем паче. После трех или четырех кровавых приступов до СПО должно было дойти, что тут придётся повозиться. Если так, то надежда ещё была - не все отряды столичной ячейки Равенства повел Кайлюс в бой, не всех наёмников взял с собой. Деблокирующий удар не за горами, а то может и парламентёра вышлют, поживём-увидим...
...Кайлюс отмахнулся от короткого доклада "без изменений, ждём штурма" и присел на среднюю из трёх широких ступеней, ведущих в декоративное круглое углубление в полу студии.
Он действительно устал от постоянного ожидания наиболее ужасной развязки, от собственного бессилия ли, безволия ли что-то изменить. Да и от этого ли? С безволием-то как раз было покончено именно сегодня.
Принявший на свои плечи весь груз ответственности молодой командир совсем потерялся. Как из холодной воды вынырнул: знал, что надо, решил уже всё, а само действие отрешенно-безразличное вышло, и потом, воздух ртом хватая, ещё какое-то время в себя прийти не можешь, проморгаться спешишь, осмотреться и вспомнить, зачем вообще прыгал.
Зачем, зачем, зачем же? Да со злости, чего ходить далеко-то - от обиды, от отчаяния, от лихой обреченной ярости, не уйдешь далеко от холодного тёмного комка негатива, испытаниями повстанческими взращенного и в нутро поглубже силой воли забитого, не удалишься и не отречешься - сгоришь под лупой объективности, едва из тени выйдя.
А придётся.
В какой-то момент просто подумал, на чужаков глядя: вот он шанс! И уцепился. От чего же отшатнулся взамен? Почему идеи Равенства перестали вдруг греть, показались поверхностными и главные проблемы совсем не решающими?
На протяжении месяцев и годов Кайлюс видел не так уж много поддержки масс, истинного и искреннего народного подъёма, подвижничества, соучастия. Совсем в начале карьеры казалось, что чушь это, просто общей картины снизу не видать, а на самом деле уже вот-вот восстанут трудящиеся повсеместно и рухнет алчная торговая аристократия... Так в итоге и выдохся, бунта не дождавшись.
К повстанцам приходили десятки, в масштабах планеты, быть может, сотни, едва-едва успевая пополнять потери, и вся борьба долгое время бурлила впустую - вцепившаяся в ногу неповоротливому жирдяю собачонка истекала кровью, но челюстей не разжимала, а тот всё лупил и лупил её по чему не попадя чем под руку не подвернётся.
Голову, видать, в первую очередь отбил, через черепушку вместе со всеми мозгами, раз сразу не разглядели тотального неравенства сил, а через него и снабжение со стороны Инквизиции. Где бы они все сейчас без него были?
А дальше... От недоумения до неодобрения и прямого осуждения - рукой подать. Звереющий от потерь среди единомышленников Кайлюс постепенно начал ненавидеть тех, кого спасти раньше почитал за честь, долг и счастье. Тупые трусливые горожане, лавочники, лентяи и лизоблюды - как можно не видеть очевидного, как можно любить власть, что от денег, а не от труда, как можно самозабвенно давить друг друга в помойном отстойнике, не видя труб наверху?!
Ненависть привела лишь к опустошению. И к пониманию. И к страху, долго отрицаемому, долго скрываемому страху. Эти люди не могут быть виноваты в том, что цепляются за привычный уклад, что видят героев в Арбитрах, что подачки власти считают "стабильной тенденцией к приумножению славы Императора, ну и улучшению качества жизни людишек Его". Их надежду на завтра едва ли удалось пошатнуть, их подозрения оказалось возможным понять, их случайные жертвы стали в какой-то миг одинаково недопустимыми и безразличными. И это рвало самую душу сто крат больше любых ужасов жестокой борьбы.
Кайлюс осознал, что не умеет отделить зёрна от плевел. А вслед за этим начал примечать, что никто в Равенстве к этому даже не стремится. Когда наконец увидел и услышал самого Инквизитора - так хотел поверить, так искал в словах бережливость и заботу о большинстве... и был вновь спасён загадочным ксеносом, на уловки и обманы указавшим. Инквизитор точно так же поставил на большинстве крест, как поставили эти кресты на нём все остальные, от Губернатора планеты и аристократиии её - до остальных полевых командиров Равенства. Просто крест Инквизитора был торжественно-красочный, в золоте триумфа и крови мучеников, а кресты остальных - чёрные и зловещие. Только одна группировка в этой куче-мале малословно и активно действовала без крестов.
Голубоглазый повстанец до хруста сжал кулаки. Эти пришельцы сразу показали себя такими мудрыми, чуткими, знающими. Говорили о правильном, подбирали верные слова, вели к сокровенному совсем иной дорогой. За ними нельзя было не пойти, в них нельзя было не поверить - и каков итог, ответ?
Зёрна от плевел, зёрна от плевел! Да они даже не собирались их разделять! И это наверно действительно единственно верный ответ, да только кто-то же должен будет это делать, кому-то придётся этим заниматься, если смысл не в разрушении, а в созидании, то кому-то придётся идти в люди и смотреть тёмным пугливым горожанам в глаза, рассказывать им о страшном и неизбежном. Взывать.
Инквизитор и Губернатор - две стороны одной медали, любая из сторон, победи вдруг, кинулась бы заполнять тюрьмы инакомыслящими, ликвидировать активнейших из активных и терроризировать массы, принуждая к новому послушанию: Кайлюс понимал это. И терялся, не зная, как придётся поступить ему самому.
Где-то в глубине души он ловил себя на том, что хочет, дождаться не может когда чужаки наконец-то уйдут, бросят всё и всех, проявят свою подлую сущность. Подлецом тогда видел он себя сам - свои страхи и свою нерешительность сгружал тем, кто не должен был ничего этому миру сверх того, что уже принесли.
"На кого покинули нас, премудрые, всезнающие! Да будьте прокляты, зачин благородный в колодец забвения спустившие!" Идеальное оправдание своей слабости. Как мерзко.
Но что же это? Раз за разом кидая встревоженный взгляд на затягивающих своё молчаливое совещание Эльдар, Кайлюс дыхание невольно задерживал, боясь спугнуть ещё более страшную и ещё более подлую мысль: "это всё не конец".
Они и правда могут остаться, как уже решил остаться один из них, суровый огненный воин, но что тогда? Надзор, контроль, опека? Коварный многоходовой план, хитрая комбинация, злорадно и горько торжествующий под занавес Лир?
Кайлюс боялся могущественного Эларика и вездесущего Ллановара, боялся воина небесного и воинов других - теневого, мрачного, стремительную... и на них же возлагал робкие и упрямые надежды о помощи, адекватной и сбалансированной, о совете на будущее, о поддержке бовой, как сегодня, но лишь бы ненадолго...
Он сидел на ступеньке и кусал губы, смотря то задумчиво перед собой, то искоса на союзников.
"Если не решат, то я попрошу сам, встану, подойду и попрошу. Я не гордый, я не для себя..."
Зёрна от плевел, зёрна от плевел продолжал отделять неосознанно тот, чьи желания изредка умели сбываться.
***
Баньши ответила не сразу, и на то были причины - боль и кровопотеря после рваной раны не способствуют поддержанию надёжной и продолжительной связи. Чиракинан тихо обрадовалась живому и почти невредимому Эларику лишь в начале, а после слушала рассказ его словно пребывая в восстановительном трансе.
В тонкий луч-отражение звёзд мягко влились чувства Айлена и Омрэана - оба живы, хотя первому досталось похлеще даже чем Баньши. Один Тёмный Жнец возвращался с последнего задания без лишней царапинки на пси-доспехе, чем даже тяготился, вновь испытывая знакомый стыд перед соратниками.
Все трое на той стороне мыслепотока молчали, не решаясь нарушить целительное единение душ. А может совещались между собой. Наконец, Баньши выдохнула в эфир два коротких слова: "Мы возвращаемся", и в них непонятным образом вошли и справедливое чувство выполненного долга, и стыд перед второй частью команды, и надежды на триумф по возвращению, и ещё целый водоворот смешанных чувств. Схожие мнения эхом отозвались со стороны Айлена и Омрэана. Им там сильно досталось, Баньши и Скорпиону, и они наверно при всем желании не смогли бы пробежать по границе между жизнью и смертью ещё раз. Жнец же не хотел дальше оставаться среди тех, кто как он считал, чрезмерно похожи на Эльдар, и кто даже страдал ныне схожим образом. Ему было больно соотносить разворачивающиеся на глазах картины крушения порядка Альберагда-I с глубинными пси-воспоминаниями о Падении Эльдар. Жнец хотел бежать от таких аналогий, и почти не скрывал этого, добавляя: "мы не сможем убить их всех, нам не дано и помочь каждому. Война ли выбрала за Дракона, его ли упрямость - не позволяй им выбрать за тебя, Эларик."
***
Паук Варпа тяжело вздохнул и медленно опустился на пол. Лёг рядом громоздкий, но безотказно прослуживший хозяину верой и правдой Ткач. Руки в матово блестящих на свету перчатках отнялись от нагрудных лат, обнажая долго зажимаемые дыры.
"Ультир, то правда, что в воздушном потоке, да на скорости - кровь перестаёт течь из ран, что воздух сам врачует тебя?"
Пси-голос у Ллановара серый и бесцветный, совсем лишённый былого задора, азарта.
"В нашем Храме говорят схоже: при Прыжке в варп и наружу, мол, искривлённое пространство может отменить понесённый самым смелым в отряде воином урон. Я всё думал, что здесь буду неуязвим - все Пауки остались на других путях Биэль-Тана!"
Он всё же смеется, натужно, но искренне.
"А главным смельчаком оказался мой друг, тоже паук, тоже из варпа..."
Словно в подтверждение его слов - из приоткрывшейся щели в доспехах выползает на воздух диковинный (для выходцев из иных Храмов) питомец этого сорви-головы. Маленький, юркий, но сейчас наоборот медлительный, словно задумчивый. Весь в алом. Покрутился да исчез, как не бывало. Прыгнул под доспехи. А Ллановар стянул левую перчатку и взялся было за правую, но остановился, словно вдруг вспомнив нечаянно забытое: под правой протез. Там смотреть не на что. Живую же руку он поднёс к лицу. Кожа была бледнее бледного, почти белой.
"Ты помнишь, как в самом начале мы ходили добывать одежду, для маскировки? Помнишь, что произошло? Расскажи мне, Ультир. Я оставил этот кусок в варпе."
Он не смотрит на Ястреба, только на Эларика, почти неотрывно, со странным вниманием - ждёт конца его разговора с Баньши.
Ему ощутимо тяжело, но всё же заданный вопрос для него немаловажен, и он не врёт про забвение - такое случается с теми, кто Прыгал так часто, что потерялся внутри собственного разума.