Пессимистичный и тоскливый настрой, тошнотворная беспомощность, ограниченность во всем – в движениях, в информации. Мора под финал второй недели больничного режима хотела повеситься, не буквально конечно же, просто пожалуй впервые за двадцать шесть годков ее угораздило так капитально вляпаться в больничные пенаты. А режим, он тут такой, похлеще тюремного даже в чем-то, ибо полнейшая изоляция от вменяемых людей, вокруг только стонущие калеки, да проглотившие свои языки сестрицы. И полнейшая оторванность от всего, что происходит в городе. Быть в курсе событий – разве не это главное в работе охотника? Если и дальше валяться вот так, можно не только профессиональный нюх потерять, но и свихнуться заодно!
И, в общем-то, состояние ее не сумели обосрать ни визит старого «приятеля», ни причитания мадам Меримон. Единственный приятный бонус у такого положения был – башка так ныла, что вся лишняя информация пролетала насквозь, не находя практически ни малейшего отклика. На Гордона Мора, к примеру, смотрела, как на пустое место, ну а мадам она конечно же просто согласно на все кивала, чтобы калоша, получив удовлетворение, скорее свинтила подальше в свою алхимическую нору. Сколько еще предстояло жить вот так – сестры не говорили. Они вообще были на редкость неразговорчивыми, просто делали свое дело, а слова вроде как ни к чему.
Вокруг начали пропадать персонал и больные, и это тоже беспокоило тревожную душу охотницы. Неужто ее дела так плохи, что единственную в сознании пациентку из оставшихся беспамятных коматозников продолжали держать в больничной темнице? Любую попытка встать и разобраться осекала тупая боль в грудине, и Мора, озлобленная, кисло падала обратно головой в подушку. Такой Лукас и застал свою ученицу – уставившуюся в потолок пустым притупленным взглядом, лежащей так, будто солдатская выправка давно зафиксировала ее кости в позиции «смирно». Пока тень не промелькнула над ней, Мора даже не моргнула ни разу, но как только почувствовала чужое присутствие, по тихому исполнению сразу узнала его…
- Наставник… - проскрипела Талиссар, и, насколько хватило сил, подобралась в своей постели.
Видеть его ей давно стало волнительно, особенно в те моменты, когда эти встречи происходили тет-а-тет. Но не менее взволнованный вид мастера сейчас заставлял Моргану серьезно нервничать. Лукас не стал бы так дергаться по пустякам, а сейчас он был совсем сам не свой. Практически до неузнаваемости изменила его некая тревога. И Мора смотрела на него с нескрываемой опаской и… Молчала. Давала мастеру возможность объясниться самому, но шанс так и не представился.
В лазарете всегда было безопасно, светло и тихо. Но сейчас для Моры свет казался невыносимо ярким, и когда Лукас так нервничал, то и чувство собственной уязвимости лихо так разыгралось. Ничегошеньки не понимая, девушка, будто сама принявшая обет молчания, только и смотрела на своего учителя, интенсивно хлопая глазами. Бутылочку, что было велено выпить, она опрокинула в себя сию же секунду, как только был отдан приказ. Лукасу Моргана доверяла слепо: даже если бы знала наперед, что в бутылке смертельный яд. Если старший каратель решил, что так оно надо, значит на то была весомая причина.
- Кто, они? – уже потом осведомилась девушка, все пытаясь лично разглядеть неподалеку «их» приближающиеся силуэты.
Атмосфера продолжала накаляться, неведение становилось невмоготу, интрига активно высасывала остатки с трудом скопленных на выздоровление сил. Зато боль и прочие подарки падения отступили на какой-то столь отдаленный план, что при желании Мора могла бы и меч в руки взять сейчас. Но меча рядом не было, и доспеха тоже. Только роба, больничная тряпка, не защищающая даже от сквозняка.