Среди пропахших гнилью тюков с одеждой было неуютно. Как он сюда попал, Бенни не помнил. Вроде заснул вчера, а в заляпанном стекле отражение словно бы старше. Обман зрения, точно.
Чувствовал он себя не то, чтобы сильным и здоровым, как прежде.
Голова болела, как с похмелья, но обрывками память всё же удосужилась подкинуть несколько образов. Он был в фашисткой Германии…
- Пройдемте, герр Витман. Всё приготовили.
Офицер говорил с сильным акцентом, вежливо, участливо, но смотрел, как на клопа.
Его вели коридорами, промозглыми и дышащими смертью. Руки грела лишь камера. Он выполнял свой професиональный долг и здесь, в этих котакомбах. Почему в Германии? Как? Вспомнить не удавалось. Возможно, разгадка таилась в тугой повязке на голове, кто знает…
В полутемном помещении Бенни сначала никого не увидел. Мелькнул страх за свою жизнь, но разметался по земляным стенам, стоило приглядеться, привыкнуть.
То, что показалось вначале сотнями проблесков, оказалось глазами. На исхудалых закопченных лицах они особенно выделялись. Вонючие лохмотья едва держались на вонючих телах, которые в свою очередь едва держали кости, обтянутые кожей, гордо именовавшиеся некогда ногами. Таких уже не гнали на работы. Откуда-то Бенни это знал.
Цокольный этаж барака – земляной погреб в человеческий рост. Для безнадежных. Их тут уже даже не кормят.
Если по головам считать, наберется теней пятьдесят.
- Этих снимайте тут. Завтра там.
На территории концентрационного лагеря «там» означало у входа в газовые камеры. Или внутри. Внутри Бенни еще не снимал. Одного предвкушения было достаточно, чтобы потерять сон.
Белые огоньки изредка мигали, ждали. Некоторые стояли едва. Они знали – фотограф уйдет, уйдет фриц, и можно снова лечь. Боялись лечь сейчас. Хотя чего бояться – неужели может быть что-то страшнее…
Господи, уснуть бы и вернуться, но Бенни уже не помнил,когда удавалось уснуть. Всё из-за этой дурацкой раны.