Обычная советская прихожая. Или российская. Или венгерская, или белорусская. Ничто не указывало Артёму на то, что в этом Убежище обитает выродок. Педофил и убийца, для которого не существует разницы между компанейскими издевательствами и принуждением бездомных к поеданию друг друга. С каждым шагом случившееся начинало казаться каким-то... до потешного нелепым. Так, что ли, его следовало назвать? «Педофил и убийца» — он будто читал газету, клеймившую впавшего в немилость фаворита. Зачем выдумывать такой нелепый шарж, зачем наклеивать ярлык, так однозначно указывающий на то, что кто-то плохой? Зачем превращать себя в нечто мерзкое, но слишком обыденное, чтобы показаться интересным? На эти вопросы он не знал ответов.
В литературе, которую любил читать Артём, всегда случалось иначе. Авторы рисовали злодеям человечные стороны, создавали мотивы, намерения... вероломные предательства, наконец! Красивые истории отвергнутого сватовства. Зачем быть злодеем без цели? И как теперь было склеить совершенно не клеящиеся друг с другом куски мозаики, когда он видел перед собой джинсовую куртка с лихими анархическими нашивками, а справа, из-за двери в гостиную, доносились вполне мирные голоса:
— Не пугайся, — прозвучал Мишин, — сейчас откроется дверь и войдёт Артём.
— Что? — ответил ему Катин. — Тёма? Что ему здесь делать?
«Суука-а-а-а-а…» — мысленно взвыл Артём. Когда струны перестали бренчать, он явственно слышал спокойное сердцебиение из-за стены. Он понимал, что слух вампира легко услышит шаги на лестнице, которые смолкли перед дверью квартиры — его обнаружили, и не оставалось ничего другого, как сделать пророчество Миши самоисполняющимся.
Как же Артём мечтал, что Даэва ещё пожалеет об этом!
— Я думаю, — заявил Миша, когда Артём толкнул расшатанную дверь, — он пришёл меня арестовать.
— Аре... Миша! Ты шутишь!
Одинцов вошёл в просторную комнату — такие часто кличут «залой» или «большой». Паркет на полу, изящный столик в центре и аскетичная мебель вдоль стен. Катя сидела в кресле у телевизора, подобрав под себя разутые ноги, и замерла, не донеся до губ фужер с коньяком. Веселье на её лице стремительно перетекало в потрясение.
— Доброй ночи, Артём, — серьёзно сказал длинноволосый вампир, откладывая гитару.
Михаил расположился на диване, закинув ногу на ногу в рваных джинсах. Остроносые туфли и полурасстёгнутая фланелевая рубашка дополняли его всегдашний образ то ли завсегдатая квартирных вечеров, то ли басиста студенческого ВИА. Он смотрел на Артёма серьёзно, улыбаясь самыми уголками губ.
— Тёма... — потерянно выдавила Катя.
Артём молчал, не глядя на девушку. Сейчас в его голове — в той холодной части, что ещё не безумствовала — происходили сложные арифметические вычисления и расчёты вариантов. Почти как тогда, когда он бросился за выпрыгнувшим в окно мальчишкой. Чертёжный карандаш вырисовывал ему квартиру, лестничную клетку, двор… квартал.
Он сам не знал, зачем. План действия, готовый в уме, не смог вовремя переварить изменение ситуации, и продолжал работать. Услужливое подсознание подсовывало Артёму стрелки, пометки и обозначения, замечало тяжёлое дерево шкафов и лёгкие ножки столика в центре. Главным элементом чертежа получился треугольник, что навязчиво краснел в самом центре — расстояния между объектами К, М и А. Почти пять шагов между Мишей и Артёмом, семь шагов между Артёмом и Катей, четыре шага между Катей и Мишей. В центре гипотенузы, пролегавшей от стоявшего в дверях Одинцова до кресла у окна, расположился столик. Скорость была не на стороне референта, но и Миша сидел в неудобной для старта позе.
Старта, атаки… Кого ему было убивать, когда Катя так по-домашнему свернулась в клубок и слушала, как Московский вампир играет на гитаре?
— Только не говори, что ты действительно пришёл... — Катя не закончила.