Смена такси на подъезд, а затем на тёмную прихожую, не спасла ситуацию. Кажется, чем меньше оставалось света, тем более жадной становилась Катя. С висящим на локтях пиджаком Артём кое-как закрыл за ними дверь и бросил ключи на пол.
— Бабочку оставь, — Катя остановила руки Одинцова.
— Что? — против воли Артём покраснел до мочек ушей. К счастью, впотьмах это осталось незамеченным.
— Так прикольней! — Катя через голову стащила платье, не стесняясь худощавой фигурки, едва прикрытой полосками белья. Её неловкие движения и запутавшиеся в плечиках руки заводили Артёма почти до безумия.
— Ты вообще без царя в голове… — выдохнул Одинцов, понимая, что небывалый прилив возбуждения прогоняет из мыслей последнюю осторожность.
— Ну так Иван Васильевич профессию сменил, а я чем хуже?
Звонко смеясь, девушка помчалась в гостиную. Одинцов мог настигнуть её в мгновение ока, но предпочёл подхватить игру, качая головой от происходящего. Катя прыгнула на диван, увлекая Артёма за собой, и этот поцелуй они не разрывали намного дольше.
Одежда царапала предплечья и бёдра, пока Катя беззастенчиво стягивала с него брюки и сорочку. Сумасшедшее присутствие элегантной бабочки уже не казалось таким сумасшедшим, и когда одна ладонь подхватила Артёма за галстук, а другая нырнула к его животу, Одинцов еле слышно застонал. Он потянулся вперёд, но подруга игриво оттолкнула его, не переставая дразняще двигать рукой.
— А ну стой. Я только про бабочку говорила. В остальном раздевайся догола. Совсем.
Её лицо с хитро приклеившейся улыбкой маячило в темноте. До звёзд в глазах близкое, до сердечной боли беззащитное. Катя не пыталась строить из себя что-то иное, не умела важничать. И даже не старалась. Движениями ног Артём избавился от остатков одежды, но Катя ловко вывернулась и отползла к углу дивана.
— А ну отстань. Ты ещё скажи, что мы сейчас будем в рабоче-крестьянской.
— В рабоче-крестьянской чём?
— Позе, Тёма, позе! Скучнее этого только библиотекой заведовать. Садись.
Она потянулась к нему, поцелуями направляя движение обнажённого парня, а чувство собственной наготы гнало дрожь по его рукам. Когда Артём упал на спинку дивана, Катя отступила перед ним, выпрямляясь во весь рост. Ничего искусственного не было в её движениях. Непринуждённо и развратно она подцепила двумя пальцами трусики, сбросив их к тонким лодыжкам, и скромно улыбнулась. Жар, исходивший от её тела, чувствовался почти физически.
— Так-то лучше, — резюмировала саму себя Катя. — Сиди и не двигайся. Хотя… Я тебе нравлюсь?
Одинцов молча кивнул, не отрывая от неё взгляда. Ему казалось, что всё тело бьёт лихорадка. Сидеть вот так, разведя бёдра и позволяя девушке, с которой только что наблюдал балет, рассматривать себя, раскрасневшееся лицо, эрегированный член. До одури хотелось большего. Катя словно читала его мысли:
— О. Тогда двигайся, country boy. Своей правой ладонью. Как ты делал в своей гимназии.
— Я в училище учился, — зачем-то сказал Артём.
— Рабфаке, значит, м-м-м... Тогда на рабфаке. Знаешь, что означает слово fuck на английском?
— Только догадываюсь.
Одинцов был слишком растерян в океане эмоций, чтобы возражать. Он неуверенно коснулся себя, вздрогнув от неожиданного и потрясающего чувства. Стыд и удовольствие смешались в бронебойный коктейль.
— Чёрт… — прошептал он, когда девушка с садистской неторопливостью завела руки за спину, сбрасывая бретельки.
— Ты двигай-двигай, — подбодрила она, медленно забираясь на диван.
— Нравится заниматься мастурбацией прямо так, прямо передо мно-ой?
— Прекрати... — выдохнул Артём.
— Значит, не нравится?
— Нет... да... в смысле, прекрати!
С тихим смехом Катя встала на колени над ним, не разрывая зрительный контакт. Она молчала, и только лихорадочное дыхание нарушало тишину. В мельчайших деталях парень наблюдал, как сужаются зрачки и проходит по плечам девушки дрожь наслаждения, как язык раз за разом облизывает припухшие от французских поцелуев губы. Она двигалась с выворачивающей душу медлительностью, и лишь опустившись до конца в первый раз, Катя позволила себе застонать.
Артём откинул голову, чувствуя затылком жёсткое дерево. Он не знал, как называется происходящее. Не знал, что должен думать. Его мир сузился до фокальной точки, осталось только горящее чувство там, где соприкасалась их кожа. Где жгли спину непонятно как возникшие царапины. Выныривая из-под волн наслаждения, он вдруг ясно увидел Катю. Девушка раскачивалась с закрытыми глазами, положив ладони себе на груди в считанных сантиметрах перед ним. Пальцы Кати плясали, вплетаясь в фейерверк ощущений, и мозг полоснула грубая мысль: как же прекрасно было трахать её именно так!
Вспыхнул внутри запоздалый стыд, но бёдра Артёма уже напряглись.
— Только не… превращайся в летучих… мышей… именно сейчас, — сквозь сжатые зубы простонала Катя, и словно сломался моральный барьер: впервые за вечер Артём захохотал открыто и громко.
— Эй! — разочарованный вопль потонул в смехе задыхающегося, раскрасневшегося парня.
С налипшими на лоб волосами, до боли напряжённым членом и несчастной бабочкой, съехавшей под кадык, он смеялся, не в силах ничего сделать с собой. Улыбаясь, Катя ударила ладонями по его ягодицам, и Артём без предупреждения вскинулся навстречу. Ещё и ещё. Слова Кати потонули в довольных стонах.
— Не вздумай кончить, — хихикнула Катя с ошалевшим взглядом. — Ты чего, школьник?
От странного запрета Артём выгнулся дугой. Он чувствовал эякуляцию всем телом, а Катя привалилась к нему, опаляя ключицы жарким дыханием. Она почти не двигалась, дожидаясь, пока парень закончит вздрагивать, и нежными движениями слизывала солёную влагу с плеча Артёма. Ни один не проронил ни звука. Так они и сидели. Минуту, две... Время перестало существовать, пока от дыхания Кати не стало совсем жарко. Закрыв глаза, Одинцов думал, что некоторые ошибки просто нельзя не совершить. Затем мир накренился, и он сам не заметил, как мягко сполз на диван.