Возраст, а тем более пол или физическая конституция мало значат среди Старейшин. Это недавние посвящённые, новички в семейных особняках, ещё зависят от прижизненного телосложения и умений. Но годы идут, и Кровь всё сильнее пронизывает тело, забирается глубже, подменяя тебя собой. Иные зовут это Зверем внутри. Иные с нетерпением открываются ей, обретая мощь там, где были слабы, воруя красоту, взращивая убедительность. Снежно-белые ладони Любви Анатольевны могли сжаться с силой чугунного поршня, а её уязвимость, скорее всего, была избрана лишь как уместное дополнение к вечернему наряду.
Гуникеева по-товарищески — ровно в современном понимании слова — встретила Артёма рукопожатием, а Катя, недолго думая, обняла.
— С прошлого раза намного лучше, — громко шепнула она, отстраняясь.
Со смехом Любовь Анатольевна увлекла спутников сперва к гардеробу, где нашла приют шапка Артёма, а затем наверх, шествуя как венценосный лебедь в чертогах наборного паркета и высоких зеркал. Каждое из них заняло бы всю стену в квартире на Ленинском.
— О, вот и товарищ Одинцов.
На лестнице с Артёмом сухо поздоровался Николай Иванович. Неказистый человечек самой заурядной наружности обладал до жути малоподвижным взглядом даже пытаясь изображать радушие. Видимо, он не сильно старался. Бульдожьи глазки прятались не только за щеками, но и за ломтиками пенсне на старомодном кожаном шнурке. Петренко лысел, а его вид всегда был одинаков: застёгнутый под горло френч на сталинский манер и поджатые губы. Уроженец Минска, он выехал в Москву по необходимости, и с тех пор занимался сугубо хозяйственными вопросами. В это верилось с большим трудом, но в лице Николая Ивановича нашлись люди, способные любить бухгалтерию даже обретя сакраментальную жизнь вечную (но так и не встретив небесного царствия). Впрочем, Одинцов подозревал, что ревностно культивируемый облик счетовода — просто психологический щит Петренко. Каждый в их мире пытался забыться по-своему. В каждом жили свои звери.
Обменявшись с ним несколькими фразами, Артём и его компания оказались в верхнем фойе. Здесь шум голосов поутих, а за дверями виднелся манящий полумрак партера. Не замечая неловкости спутника, Катя взяла Одинцова под руку и коснулась его воротника, поправляя бабочку.
— Смотри, сегодня тут много наших! Ой, помнишь, его мы когда-то в кино встретили!
Она указывала на Мишу — длинноволосого контркультурщика, который даже в Большом театре щеголял клетчато-зелёной фланелью. Сейчас Миша улыбался крупными зубами своему спутнику, вновь кольнув Артёма чувством слабой неприязни. Миша принадлежал к Клану Розы и считал, что жизнь принадлежит ему одному. Несколько лет назад Одинцову пришлось ударить его, сбив с ног, но Даэва на него не обиделся. По крайней мере, внешне. И когда Катя и Артём столкнулись с ним в кинотеатре «Родина», выходя с детективного фильма «Авария», Миша поздоровался с ними вполне миролюбиво.
А Катя радовалась вампирам и выискивала их в толпе как редкие экспонаты. Радовалась всерьёз, искренне. Наверное, она считала их безобидными и загадочными, но ни у кого не хватило жестокости развеять её иллюзии. Каждый раз, когда Артём понимал бесплодность попыток держаться от неё в стороне и брал куда-нибудь, она приходила в отличное настроение. Хотя вопрос о том, кто служил инициатором походов, оставался открытым, задумываться о нём всерьёз Одинцову не хотелось. Он чувствовал, что Катя — не просто стадо. Собственно, вообще не еда. И не то чтобы чей-то «актив», говоря новоязом Петренко. Именно из-за этого чувства Одинцов старался не привязываться к ней, понимая то, что положено понимать.
— Вообще, он классный. Я однажды была у него на квартирнике. Он играет на гитаре, представляешь? Не всякие там ромашки-побеждашки, а «Битлз»! Ты вообще знаешь «Битлз»?