Несмотря на всю красоту и удивительную робость белой гнизги, чуял острый лисий нюх какую-то печаль. И печаль эта выражалась не только в сине-фиолетовых глазах, окаймленных длинными ресницами, но и в каком-то едва уловимом но специфическом запахе болезни из-под белых перчаточек страдалицы. Лис ничего говорить не стал, хотя и хотелось выспросить все.
Вместо этого гордо ответил, отвечая и на вопрос гнизги, и на неоконченную фразу Сергея:
- Я не только говорить умею, я еще и песни петь могу! - и демонстративно затянул: - Мааррруся от счастья слезы льет..!
- А на счет еды за столом, это даже, я бы сказал, острая необходимость за столом есть, что ж я тут, зря песни что ли пел?
Усевшись, как полагается, на стуле, лис старательно приготовился есть, если так вообще можно приготовиться. Лапы на предмет чистоты осмотрел, хвостом стул обмел, придирчиво осмотрел снедь на столе, и, оставшись, по всей видимости, довольным увиденным, принялся ждать начала трапезы.
К слову, особое внимание он уделил откуда ни возьмись взявшейся газеты в лапах серой гнизги. И когда она принялась зачитывать новости, уши его, кажется, стали в два раза больше от пристального внимания.
- А что за гнилянская болезнь всех косит, расскажите? - с нескрываемой тревогой в голосе произнес лис, переступив с лапы на лапу, и поглядел на гнизг.