Хорхе задумался. Вопрос был скорее риторическим, поскольку все, кто имел для Васкеза значение, уже умерли, но чисто гипотетически, спросил он себя, была ли его мать или сестра "живыми якорями"? Он вспомнил свою бывшую жену, Марселу, отчитывающую его на кухне за трату последних денег на лекарства для безнадежно больной матери. Марсела говорит громким шепотом – слишком громким – и ему кажется, что она делает это специально, чтобы лежащая в соседней комнате на диване мать слышала ее упреки. Хорхе поднимает в ответ руку и та замолкает, в глазах ее появляется страх. Но вместо пощечины тот лишь подносит указательный палец к губам – мол, говори потише.
Может Марсела была права, и мать была для него – дня них – живым якорем, разрушившим в итоге их жизнь? И что насчет Даниэлы? Ее "учеба" влетела ему в копеечку, обернувшись в в итоге для сестры пшиком и разрушенной жизнью, но была ли та для него живым якорем?
Васкез вздохнул и подумал, что если бы мать или сестра были живы, черта с два он потащил бы свою задницу на этот дурацкий коучинг, даже проводись он бесплатно. Более того, он с радостью выложил бы все свои сбережения, чтобы вернуть кого-нибудь из них назад в свою жизнь. Если они и были живыми якорями, то теми, что удерживали его на месте в любой шторм, а не теми, кто тянул его на дно.
Хорхе задумался о должниках и прочих, но быстро выкинул это из головы. Некоторые фермеры, опуская глаза, нередко расплачивались с ним бутылью самодельной текилы, мешком кукурузы или картошки, но Васкез обычно был не против подобного бартера. Тех же, кто принципиально не платил долги, он тупо вычеркивал из списков клиентов – по крайней мере до тех пор, пока ему не оплатят его предыдущую работу. Как сам Хорхе любил говорить, его можно обмануть, но только один раз. Да и деньги никогда для него не были самоцелью, если на то пошло. Инструментом, да, ресурсом, несомненно, но чтобы он чего-то делал исключительно ради того, чтобы увеличить стопку купюр в сейфе, не имея на них каких-то конкретных планов – пожалуй, нет.
- Боюсь, в моей жизни нет живых якорей, сеньор Рубио, - наконец ответил он коучеру с печальной улыбкой.