— Ты... хотя бы понимаешь, что говоришь? — побледневшими губами уронил Некрасов, неловко поднимаясь. — Ты... Арсений, чтоб тебя! Неси её сюда, скорее!
В угловатых движениях Сергея Владимировича чувствовались долгие годы работы, не пощадившие колени и спину, но его голос, хотя и грозил вот-вот взорваться от смеси удивления и негодования, остался твёрдым. Он отдал молодость тяжёлым двенадцатичасовым сменам, и окровавленная девушка не стала тем, что бросает подобных людей в ступор. Некрасов просто не знал, как реагировать на лаконичную риторику Сени, однако Ким с первого взгляда понял, что этот старик не предаст. Он будет злиться — да мастер уже кипел от возмущения и гнева — но не предаст.
Указывая в угол, Некрасов требовательно командовал:
— Ничего вы чинить уже не будете! Дочинились, чтоб вас... чтоб вас, ай, дураки... Эй, ты, верзила! Клади её, когда скажу. Арсений! Шевелись уже!
Сеня с лязгом вытащил из-под стола алюминиевую раму. Раскладушку они когда-то вместе нашли на улице, а потом починили, приспособив вместо порвавшейся ткани ветрозащитный полог. Пока юноша и Морозов укладывали Алину, часовщик водрузил на стол большую коробку с целой грудой совершенно разнородных вещей, служившую в подвале единственным шкафом. Из неё он выудил бутылку бренди и ветошь, которой пользовались, чтобы отирать масла и полироли. Ким попытался было освободить руку Алины от рукава, но Некрасов с нешуточной строгостью прикрикнул:
— А ну отойди, длинный! Напомогались... без вас справлюсь... — часовщик сам склонился над девушкой, бережно откинув пальто с её плеч. Не оборачиваясь, он глухо спросил: — Куда ты её впутал, Арсений? Как ты посмел?