Так человек в чёрном пальто и с чёрными волосами вышел из чёрного барака, чтобы кануть в чёрную ночь. В мире, где с каждым закатом страх пуще вчерашнего сжимает хватку на сердце, где ледяное поветрие декабря вырывает дыхание из гортани, а Твари-из-темноты ожидают жертву с паучьей бесстрастностью, всегда найдётся чудовище пострашнее. Так не люди завели, так устроена природа. Натуралисты знают, как автотрофы-растения становятся пищей гербиворов, а травоядные, в свою очередь, оказываются на столе у мелких хищников — тех, которые сами есть не более чем блюдо для карниворов высшего порядка. В круговороте природы всё просто, и только человеческая жизнь сложна. Страхи, сожаления, приязнь и амбиции наполняют естественный ход вещей тысячей полутонов.
Одним из таких оттенков стала седая Клара Львовна, что в обмороке опустилась на стул у дверей. Другим — девочка в бежевом пальто, что неслась по улицам с отчаяньем и слезами на лице. Третьим — безвестный бордель, моральный мучитель для тех, кто не смог защитить свою Грёзу. Но даже Грёзы бывают разными.
Солдатские ботинки Морозова с чавканьем давили грязь, и старые паллеты подгибались под его весом. Бывают люди, которые рождаются хищниками, и четыре гоблина, убитых длинным ножом и выстрелами из самозарядного германского пистолета, стали новой росписью поверх гобелена разбитых желаний.
Бывают люди, которые носят в своём сердце войну.
И, тем не менее, Ким Морозов сделал правильный выбор. Может быть, не самый рациональный, но он чувствовал, что поступил верно. Кто мы без морального компаса, как не ещё одна Тварь-в-темноте. И чего стоит война, если не знать, зачем сражаться. Ким пощадил старую женщину, не убил её лезвием из сизой стали; и в ржавых кварталах близ Лиманской фабрики хотя бы в одну ночь свершилось милосердие.
Выйдя к реке, Морозов огляделся. Под косым дождём скользкая земля ныряла в мятущуюся на мелководье тину вперемешку с зарослями осоки и догнивающим мусором. Налево и направо убегали невзрачные заборы, над которыми поднимались рыла одинаковых кирпичных бараков. С противоположного берега глядели дома повыше и поновее: доходные кондоминиумы, товарищества и социальное жильё — всё ровное, трёхэтажное, серое, но хотя бы с целыми крышами и ровными улицами, где кое-где блестели огни фонарей. За его спиною, в темноте, вздымались абрисы фабрик и линии труб, горы цехов и шпили контрольных башен, на которых мерцали красные искры дежурного освещения. Смутно припоминая планировку района, Ким вспомнил, что промышленные кварталы города уходят к югу, а два ближайших моста зовутся Пороховым и — вероятно — как раз-таки Валентиновым.
Он мог пойти по Власяной дороге на юг, чтобы рано или поздно вернуться к трамвайной остановке. Кажется, трамвай переезжал какой-то мост... А мог пойти на север. Пороховой и Валентинов. Пролитая кровь не успела остыть, как пришло время топонимических размышлений.