Механическая рука из светлой латуни осторожно обняла девушку за плечи. Второй рукой Сеня привычным движением запер щеколду — щёлк-щёлк, вправо и вниз — прежде, чем полностью превратиться в подставку для рыданий. В вешалку, на которую можно повеситься в минуты отчаяния, в беззвучную подпорку для потерявших равновесие в жизни. Наверное, он должен был что-то сказать сейчас, но не мог найти нужных слов, сколько ни прислушивался к собственному нутру. Что-то странное происходило в нём, когда Алина плакала. Скрипучее, ржавое чувство, надолго оставляющее после себя шлейф душной пыли.
Слова бы сейчас помогли. В словах есть магия, которую Сене сложно было уловить. Он замечал как порой люди говорили совершенно ни о чём, о какой-то ерунде, о погоде, о новостях, не касающихся их жизней, о каких-то очевидных вещах и мимолётных событиях, которые едва стоят того, чтобы их заметить, и совсем не стоят того, чтобы о них говорить. Но люди говорят, и разговор их проходит гладко, и они улыбаются и уходят приободрившиеся, свежие, будто слова были смазкой, которой так не хватало их пересохшим душевным шестерёнкам. Сеня так не умел. Слишком часто он чувствовал, что неуклюжие словечки из его рта были скорее песчинками, и люди, крякнув от удивления или поперхнувшись чаем, предпочитали свернуть беседу.
Но зато Сеня умел быть рядом. Он умел не мешать и терпеливо ждать, пока люди сами не скажут, что случилось и как им можно помочь.