Они – это что-то среднее между зверями и людьми: чуткие широкие уши, грустные глаза пронзительно желтого цвета, усеянная клыками пасть и рога, ветвистые крепкие могучие рога оленя. Гордое зверьё восседало за каменными столами, разглядывало вас с интересом неторопливым, будто бы впереди у них целая вечность под солнцем; у сказочных этих чудищ, достойных и жутковатых одновременно.
Кто-то из них в мясо с тихим урчанием вгрызся, отрывая больщущий шмат блестящей на солнце плоти; кто-то грозно взрыкнул, о чем-то совещаясь с соседом; кто-то вдруг захохотал, слова Макса услышав – обрушил кулак на каменную столешницу отдаваясь хохоту всей душой. Даже ушами округлыми подергивая от эмоций своих и суча когтистыми лапищами под столом.
- Убхил бабку Кумакэ, хэ-хэ-хэ! Ээээ, младэ-ирримладэ, ээээ, думает что убил, аха-ха!
А кто-то бокал ядреного вина поднял в воздух (или иного какого красного напитка), произнося что-то инозёмное, вроде: «К'хугваръ'гъыщхи хашътайнехэ! Млад ирри хашэтайнехэ. Канну канну ирримладу хашетайнэхэ ищщохор Кхугвархари хашутехри!»
Хашэтайне-дубы ветвились над головами этих монстрин, запутывались ветвями своими первобытно зелеными, переплетались ими в страстном танце как будто, создавая густой дремучий полог. Похожи были эти деревья на ваш дуб секретный, только здесь сотни и сотни таких дубов произрастало – неустрашимых, охотничьих, великолепных деревьев. Надписи на них иноземные были прорезаны, а там где Город ваш должен был располагаться – сплошная чаща царила. Туман. Холод. Вороны.
…И только здесь вблизи обрыва – где панорама болот и Вилки открывалась взору, здесь живой дух чувствовался, разумный дух да теплый, а там дальше, если бы взглянули вы сейчас в это ветреное свободное да неохватное – там целый мир осенний открывался, звонкий-звонкий как первая сосулька в ноябре! Мир болотищ желтых, мир огромных белых костей из под земли прорастающих, мир камней-дольменов заповедных и мир Стены, черной этой жестокой черты отсекающей горизонт. Нитка серебряных рельс к ней тянулась. Озеро Гдеж поблескивалос другой стороны печальным морем. Даже крошечная шахта виднелась: малюсенький отсюда домик, будто кукольный. И жуткое что-то на нем лежало, некая печать опасности. Вы ведь туда должны были прийти - ага, именно туда.
Вроде бы и строеньица человечьи вполне, и рельсы и трава волнуется на ветру, а какой-то свет вблизи шахты тревожный-тревожный владычествует и деревья все как один: белые да мертвые
- Вы брезгуете нами!? – вдруг встал один из зверюгенов, глянув гордо, жестко даже посмотрев на Афоню и на Динни, что хотела откланяться сейчас по-быстрому. – Наша еда не чиста для вас, наш праздник осквернен грязью для ваших душ? Почему не пируете с нами как этот!?
Указал ладонью своей когтистой на Макса, мальчугана-Черныша, бросившего к щедрому каменному столу. Хватающего мясо и пироги, всё это деятельно пережёвывающего да чавкающего вкусно.
- Для смерти старого мира собрались мы здесь, - встал седовласый охотник, самый здоровенный среди всех и рогастый монстрина, украшенный костями врагов своих и какими-то железками белесыми обвешанный. Поглядел на Афоню, клыкастый рот приоткрывая. – Празднуем его смерть, празднуем день последний нашей вселенной. Придет ночь и кто знает, уйдет она или уже не отступит никогда. Мрак силен. Мы выжидали долго. Млады пришли. Теперь мы едим мясо, пьем доброе вино гхым и принимаем свою судьбу, свою смерть и свой конец. Порадуйтесь с нами, млады, а потом идите своей дорогой – дорогой что предречена! Возьмите дары наши, но помните. Всякий подарок может быть сильнее хозяина, всякий дар может помочь или сокрушить, если слаба воля! Говорите млады. Дайте голосу своему силу – чего желаете? Куда двигаетесь и какая помощь нужна? Чего желают ваши сердца. Говорите. Не скрывайте от народа-гхтани вашу суть!