Медленно разгорался янтарный день. Морозный еще по утру, неуверенный, но какой же золотой. Какой пронзительно золотой день!
Первой сюда пришла сюда Саня, устроившись в ажурной этой, медвяно-охритой тени старинного дерева. Дерево напоминало тополь, а развесистым да кряжистым казалось словно дуб. И листья его отличались от тополиных – резные себе, пламенеющие пожаром скитальцы, лениво осыпающиеся с узловатых могучих ветвей. Пам-пам-пам, шуршащим дождем на землю. Листья! Плывущие в хрустальных, чистых лужицах словно кораблики – скитальцы, плывущие из ниоткуда, но определенно в славное, какое-то счастливое своё никуда
Может, и у Саньки будет также? И вместо детдома, вместо гарантированно чернющего словно грозовая туча будущего, случится еще в её жизни что-то хорошее? Город молчал, город не спешил отвечать Сане. Утро золотило крыши, пытаясь просушить ночные лужи, а лужи сопротивлялись, отражая бесконечную, несокрушимую синь неба. И в ней уже парили птицы. А в лужах плавали листья-корабли.
Хашэтайне, так называлось это дерево на самом деле. Хашэтайневых деревьев нынче мало. Город их вытравливал, город их сокрушал, наваливаясь на плечи высотой многоэтажных камней, гарью выхлопных газов, холодом заводских труб. Но хашэтайне еще встречались, хотя теперь уже были редки, действительно редки. Говорят, их насадили давным-давно, в те времена, когда целый лес стоял себе вместо города. Шумел листвой, скрипел задумчивыми корнями. А кто насадил? Когда?
Уже и не вспомнить…
То были сказки далеких несбыточных времен: река Вилка тогда еще была прохладной да серебряной, а вовсе не коричневой дремотной лентой как сейчас. А озеро Гдеж, уже и тогда было огроменным как море. Попробуй его переплыви!
Постепенно, начали собираться ребята. Будто бы сам собой, материализовался на горе листьев Буран. Вот уже и Динь пришла, повстречавшись с Санькой первой. Дождался своего угощения пёс– именно, что угощения, а не подачки брошенной унизительно да в грязь!
Он принял хлеб из рук Динни благодарственно и пожалуй даже настороженно; не спешил вилять лохматым хвостом, но проявил симпатию, разок лизнув руку девочки мягким запашистым языком.
Хлеб съел до крошки, позволив Афоне себя почесать – улыбнулся пареньку несмело. Чуть кривовато, настороженно как и Саня, но всё же разулыбавшись этой подрастающей ребятне. А потом зевнул неторопливо, демонстрируя желтизну крепких клыков выдумщику Максу. Буран не одобрял розовый цвет, а еще больше не одобрял горькое пиво. Да и идея стать ездовой лошадкой для Санька (пусть даже он и совсем легенький на вид), лохматого лентяя дворянских кровей не ободряла. Насторожился пёс. Насторожился впрочем лениво, не спеша покидать угретое доброе место: ведь если живешь на улице, умеешь ценить комфорт момента. Этот самый редкий сок дня.
Поговорили. И двинулись вперед примеряясь к дороге – удобно бросилась под стопы эта дальняя дорога, а двор с деревом хашетайне и его дуплом, старый привычный двор уплыл куда-то назад. И вот уже кажется, будто и не было двора, не существует школы, проблем, жизнь превратилась в путь. В такой себе здоровый вольготный Путь. Только холодно еще немного, и если поглядеть на Санька, то сразу становится понятно – хоть и в Динькином шарфе, а вечером ему будет несладко ежели день отгорит слишком рано. Осенние дни, они ведь недолго живут, срок у них малый – в полдень чистое лето, а уже часам к четырем потянет от асфальта октябрьской густо-холодной хмарью. Станет мерзко, растворится легковесная жара.
А сейчас верилось в лето и шагалось в синеве легко, даже Буран бежал весело: иногда отвлекаясь и куда-то ныряя по пути. Даже ворона вас сопровождала – такая себе любопытная серая летучка, мечтающая чего-нибудь съедобного перехватить у пса.
Пути было два: можно было через Химиков двинуть, тогда правда на часок растянется дорога. Вонизма там жила. Вонизма химзавода перекрашивала воздух в ядовито грязный, совершенно даже не золотой, а гнилисто-желтый цвет. Зато по новому мосту можно пройти: поглядеть с высоты-высотной на Вилку, увидеть серебристое сияние озера Гдеж на горизонте. Мост высоченный! Интересный по нему путь.
А можно двинуть на Комариную Топь, сократить себе дорогу с размаху окунаясь в природу. Рукав Вилки там уходит под землю и к старой железной дороге это самый быстрый путь. Сквозь заболоченные комариные места. Летом в тех краях ад, но сейчас-то осень: кровососы уснули, и встретится вам только случайная муха или трудяга паучок.
Камыш в человечий рост, а земля сырая, липкая, настороженная. Вот она Комариная Топь.
Правда, места те считались дурными, детишки говорят в камыше пропадали. Да и вообще. Глухие места лежащие под Тенью Стены.
Афоня знал хреновую историю про труп. Ну как, труп… Такое дело, сидел себе труп возле костерка, на огонь глядел бельмом глаз – кожа с него лохмотьями сходила, одежда тлела, а зеленому трупу вроде и ничего. Хреновая история и выдумка наверняка, на Комариной Топи-то еще попробуй разожги огонь. Ага! Для бакланов сказка, а вот кладбище там и в самом деле имелось: древнее кладбище, позабытые могилы ханнэков.