На первую ступеньку "Himmelich Leiter" - "лестницы в небо" - вступил консьерж из дома напротив на соседней улице. На второй лестничный пролет вышел Михаил, бледный и молчаливый тридцатилетний обитатель старого Города. На третий пролет, пошатываясь, вышел почти забывший свое собственное имя человек с разбитым сердцем и слезами на глазах. На четвертый - человек, который поверил в невозможное и тем открыл себе выход из замкнутого круга сожалений о содеянном и неосуществленном.
Где-то там, на ступеньках, безликой тенью остался "Друг", который прежде так тревожил Михаила - несуществующий и всегда удачливый соперник, к которому он ревновал свою возлюбленную, с которым постоянно сравнивал себя самого. "Ты всего лишь тень... Моя тень! Тебя никогда не существовало..." - еще минуту назад Михаил бы поразился этому открытию, но сейчас это уже не имело никакого значения.
Чем ближе был квадрат теплого янтарного света, чем громче и отчетливее звучали ноты и слова, от которых комок вставал в горле, тем меньше Михаил помнил о том, что было в его жизни - после. И когда он положил ладонь на согретые солнцем перила последнего подъема, всё это - "после" - показалось ему лишь дурным сном.
Головокружительно яркое весеннее солнце ослепило Михаила - и он стоял на пороге своих личных небес, на верхней ступеньке своей собственной "лестницы Иакова", поднявшийся, точно Лазарь из могилы, из сумрака и паутины пустых и однообразных серых дней, покачиваясь и словно паря в невесомости, как пылинка в солнечном луче. Музыка, звавшая его сюда, затихла - и через несколько бесконечно долгих ударов сердца тишину нарушил голос. Её голос! От осознания этого Михаил был готов заплакать - но, оцепеневший, мог лишь чутко внимать тому, что слышал.
Она говорила тихо и нежно, почти шепотом:
"...давай так -
ни единой ссоры
ни одного дурного сна
просто открываешь глаза - а кругом весна
солнце плещется в небе, словно в воде блесна
и леску не видно из-за слепого света
никакого мрака внутри, голова ясна
мир прозрачный и звонкий до самого дна
ты ведёшь её за руку
и рядом с тобой она
бесконечно счастлива
чем ты готов заплатить за это?..."
Вновь воцарилась тишина и нарушало её только легкое дуновение весеннего ветерка, несшего запах сирени. Беззвучно проскочил на чердак, легко потершись об ногу Михаила, рыжий кот. "Все дороги в конце концов возвращаются в эту весну...".
- Всем! - искренне прошептал Михаил, не смея открыть зажмуренные глаза, словно боясь не увидеть её и потому оттягивая этот момент. "Да, всем! Мне не жаль всего того, чем я жил до сих пор - и я не буду защищать свою клетку".
- Всем. Если этого... хватит. - и самое трудное, через комок в горле, через годы сожалений и жалости к себе: - Прости меня.
Михаил еще не видел этого, но знал - она улыбается. И, чуть наклонив голову, убирает с лица прядь длинных волос. В этой улыбке всё, без чего он медленно задыхался в одиночестве - преодоленная грусть, понимание, радость от долгожданной встречи, готовность простить его и дать ему еще одну попытку всё исправить, как бы глупо и банально это ни звучало.
- Всё будет хорошо... Отныне и всегда. Дай мне руку. - просто прошептала она и Михаил, все еще не веря происходящему, протянул дрожащую ладонь и почувствовал прикосновение. Всё это было настоящим - даже если не имело никакого отношения к той реальности, которую оставил консьерж за порогом ржавой калитки. И он сделал свой выбор.
...Михаила хватились не раньше чем через неделю. Жильцы дома не сразу обратили внимание, что молчаливый консьерж куда-то пропал - а его сменщик утверждал, что ни в какой отпуск тот не уходил. Пару месяцев полиция исправно развешивала объявления о человеке, пропавшем без вести - одном из многих, кто однажды ушел из дома и словно растворился в сыром воздухе Города, как кусок сахара в чашке чая. Вскоре поиски прекратились и в суете будней о тихом консьерже просто забыли, как забывали все и обо всем, как забывал и он сам до того, как увидел на своем столе лишний фигурный ключ из серо-желтой латуни.