Птица действительно была прекрасной аналогией. Эта птица не могла взлететь, но не знала, как остановиться.
Стоя среди двора будто языческий истукан, консьерж таращился в небо, задрав голову. Но стоило приглядеться, и становилось ясно, что взгляд мужчины — и ошалелый, и потерянный — устремлён не в облака, а к чердакам. Всё происходящее стало для него слишком необъятным и потрясающим в своей невероятной невозможности. Даже пожелай Михаил того, никакой дидактический посыл не настиг бы его через ослепительный салют эмоций, бушевавший внутри. Как оказалось, под льдом в его озере жила не вода. Там бушевал огонь.
Как зачарованный, Михаил поднёс ко рту электрическую трубку и выпустил дым, делая шаг. За ним — ещё один. Его берцы, вымазанные в грязи и мазуте, топтали весенние газоны, оставляя обуглено-чёрные по краям осенние следы. Как будто вместе с ним шёл вес десятилетий одиночества и бессильной надежды, а собственное предательство и боль стали материальны в безмерно далёком мираже. Почти так же, как Друг стал материален, вынырнув двенадцать лет назад из тьмы переулков, дыма литературных салонов и света дорогих кабаков. Шаг Михаила притих. Нелепо стоя на идущей вдоль периметра двора дорожке, он не знал, как поступить. Наверное, идти? К подъезду?
Сквозь трескучий фейерверк в голове проступала главная и самая, наверное, непонятная Михаилу мысль: он верил. Как сказочные персонажи без сомнений протягивают руки говорящему медведю, так сам почти-не-говорящий Михаил тоже подался вперёд. Всё выглядело правильным. Всё выглядело давно позабытым, но правильным в точности деталей. Ты всегда узнаешь переулок, где нашёл свой первый французский поцелуй, будучи подростком. Ты забудешь его, но в любой день узнаешь снова. Или... или... ведь искусствоведы помнят о четырёх цветах Города! Теперь и они вставали на свои места как детали устройства, которое ты безрезультатно собирал всю свою жизнь, чтобы случайно запустить потом, задев каблуком.
Вот Алый. Михаил обошёл багрово-красный седан «Ньюик», чей выпуск прекратился годы назад. Его пальцы коснулись тёплого металла, смахнули с краски липкий пух. А вот Золотой: солнце лилось во всю силу, заставляя кота ёжиться от удовольствия и щурить глаза. И Белый: клубы сирени поднимались вокруг старого подъезда с обрывками бумажных объявлений. Среди них петляла узкая асфальтовая тропинка, и Михаил несмело вступил на неё, чувствуя себя летящим в пропасть.
Чёрным был сам Михаил. Потому-то он поскорее отвёл взгляд от собственного детского отражения. Боясь, что будет узнан. Боясь, что узнает сам. Сквозь переплетение гипотез и нитей консьерж шёл на один-единственный звук, беспощадно впечатывая в горячий асфальт подошвы, и теперь не поднимал головы. Потом вдруг остановился, смешавшись и дрожа. Что он будет делать? Что скажет? Как пойдёт...
С немой мольбой он взглянул на кота у детской площадки, призывно опустив ладонь к земле.