Михаил.
Не Миша, не Мишаня, не Михась. Даже не по фамилии, которая потерялась среди пожелтевших паспортных страниц. Он — всегда Михаил. Неожиданно крупный мужчина с тяжёлым лицом атлета и жалкой судьбой. Тем не менее, даже здесь, даже так, даже сейчас…
Сейчас и всегда — Михаил.
Михаил — консьерж, что живёт в дворницкой. Каждый знает.
Михаил осторожно прикрыл за собой низенькую железную створку, боясь потревожить предутреннюю тишину. Звуки чуждо гремели в стылом подъезде, где немая лепнина глядела со стен на ряды почтовых ящиков из дешёвой, но почему-то лакированной древесины. Каждый раз, когда лязгала парадная дверь или тявкала собачонка в водовороте лестницы, гулкое эхо носилось в подъезде, заставляя консьержа непроизвольно втягивать голову. Теперь он не любил шум.
Клетка Михаила притаилась под лестничным скатом, отчего низкий косой потолок висел аккурат над макушкой, а сутулился Михаил не только по привычке, но и в силу необходимости. С одной стороны в железную стенку была вварена решётка, которая позволяла Михаилу часами разглядывать арку парадной и короткий туннель с почтовыми ящиками. Чуть ниже приютилось окошко с пропорциями мопса. Или, скажем, достаточное, чтобы передать через него арбуз, если ягодная метафора кажется более выгодной. Через него Михаил принимал и отдавал бандероли, получал письма и счета от домовладельца, господина Кондратова. На доске-прилавке перед ним и лежал тот ключ, который с почти мистическим недоумением разглядывал консьерж.
Он всегда знал, сколько у него ключей. В конце концов, он мужчина, а мужчина всегда знает, сколько ключей висит на поясе. Один — от двери, обитой гранитолью в ромбик. Вон она, слева в пяти шагах. За эту дверь Михаил уходил спать. Она вела в единственную комнату на первом этаже. Да, чтобы попасть на службу, ему достаточно было открыть одну дверь и закрыть другую — в каком-то смысле достаточно хорошая аллегория для работы консьержа. В имперские времена в таких комнатах жили дворники: например, представительные аджарцы с большими золотыми жетонами. В военные годы там прятали большие джутовые мешки с крупой, запирая их на замок в присутствии коменданта. Теперь там жил Михаил.
Другой ключ отпирал большую котельную в подвале, третий — крышу… При мысли об этом Михаил скривился и нахмурился, вспомнив воспоминание, пришедшее во сне. То самое, где он смеялся и говорил, говорил: рассказывал что-то о мечтах, об университетской стипендии, жестикулировал, показывая то на звёзды, то на ползущие внизу автомобили. Они любили гулять по крышам, ужиная чёрствым хлебом в окружении котов и голубей.
В университет Михаил не поступил. Ни тогда, ни через двенадцать лет. Факультет, чин бакалавра, скрипучий лекторий — всё осталось мечтами. И как дым из тысяч печных труб, эти мечты растаяли на городском ветру, вплетая сизые нити в небо цвета мрамора и тоски. Как же странно было помнить об этом во сне…
Он неторопливо наклонился над ключом и отодвинул его в сторону. Пощёлкал тумблером старой радиолы, но ранним утром на выбранной вчера волне царил едва слышный шелест помех. Менять волну не хотелось, поэтому Михаил продолжал ежедневный утренний ритуал в прежней тишине, словно пытаясь убедить себя в том, что ничего не случилось.
Он ведь знает, откуда этот ключ. Он точно вспомнит. Чуть потом, после…
«Чуть после» — это когда коньяк из чекушки, которая отказывалась умирать который месяц, с плеском наполнил пузатый бокал. Стекло заблестело янтарём, а на старой доске, изрезанной ножом до бесцветности, Михаил выложил сухую булку и неровные круги колбасы. Его завтраки всегда отличались простотой, и втайне он благодарил сердобольных хозяек, которые иногда — обычно зимой, в праздники — угощали его пирогами. Благодарил Михаил скупо, глядя в раскрасневшиеся лица и слушая шумный праздничный гвалт из-за ненадолго приоткрывшихся дверей с тщательно укрытым сожалением. Потом он ел, аккуратно подбирая за собой масляную печную бумагу, слушал радио и перебирал свои ключи. И пил армянский коньяк, этикетку которого украшал степняк — или горец, наверное — с большим соколом на плече и тонкими усами. Михаил был уверен, что горца звали Айво, но понятия не имел, откуда эта иррациональная вера. Сегодня он тоже устроился на шатком стуле со сбитой в блин подушкой и пригубил бокал, занявшись бутербродами.
Мужчина всегда знает, сколько у него…
— Чёрт побери, — тихо пробормотал Михаил, когда затупившийся нож соскользнул с твёрдой колбасной палки и едва не обрезал палец. Сухо звякнув, инструмент отлетел к ключу и уткнулся в него, слегка качаясь на шляпке гвоздя, неплотно вбитого в рукоять.
«Один ключ — от двери в квартиру. Второй — от котельной. Третий — от крыши. Четвёртый — от большого санитарного узла в подвале! Так! Так! Пятый — от самого подвала! Шестой…»
Наверное, человек, мечущийся в каморке под лестницей, произвёл бы странное впечатление на случайных свидетелей. Но мало кто горел желанием подниматься в половину энного утра, а на плечах Михаила ещё лежала обязанность проверить температуру воды, подмести перед ступенями и убедиться, что штукатурка с балкона на третьем этаже и сегодня не поспешит падать. Лишнему ключу не было места в предусмотренном распорядке дня.
Подхватив связку, Михаил стал считать увесистые ключи, словно пытаясь прогнать незваного гостя: один, два…
… целая гора ключей…
Три, четыре — от технической комнаты. Пять…
… он роется в них, не может найти, этот жест, эта рука…
Шесть! Семь!
Восьмым должен был стать фигурный ключ из серо-жёлтой латуни. Внезапно Михаила осенило: сны — это бред. Ну конечно! Должно быть, кто-то обронил ключ, когда искал в кармане дорогого кашемирового пальто записную книжку или портсигар, а нашедший отнёс потерю к окошку консьержа, чтобы не потерялся. Точно так. И никаких глупых фантазий.
Воровато оглядевшись, Михаил уже спокойнее прицепил ключ к общей связке. А связку, подумав, вернул на пояс. Он пытался заглушить странное чувство неправильного — неточность в блестящем логическом выводе, которая мешала принять картину мира такой, какая она есть. Ключ был слишком похожим на деталь из сна. Он вспоминал дом. Он видел этот ключ…
Бессмысленная и тупая надежда упорно пыталась укорениться в душе. Но Михаил успел повидать тысячи символов, которые на самом деле не означали ничего, и слышал миллионы слов, которые не могли заглушить одну фразу. Он не хотел столкнуться с очередным разочарованием.
Поэтому, выходя на улицу и замирая под козырьком подъезда, он тщетно убеждал себя, что просто хочет выяснить погоду — и оценить, что ли, какое у Города настроение сегодня. Ждать ли дождь? Туман с моря?