- Господи! - причитал, вцепившись в фальшборт короткими толстыми пальцами грузный торговец лет пятидесяти на вид, обряженный в обычную - не работы Ушедших - одежду, какую носили купцы средней руки, пошитую в основном из бархата и отороченную мехом. Второй его подбородок трясся в такт пытающейся разрезать волны килем посудине, - Я понимаю, что был не самым лучшим из детей Твоих: не всегда был добр к ближним своим, частенько пропускал службы в церкви, преисполнялся зависти и не всегда подвал нуждающимся! Да, сознаюсь, я грешен! Порой я был не вполне честен, предавался сверх меры чревоугодию... Но! Господи, ты ведь до этого закрывал на это глаза, и не для того дал мне столько лет на то, чтобы скопить скромные сбережения на близящуюся старость, чтобы в одно мгновение они достались мерзким грабителям и к тому же язычникам?! Ты ведь не допустишь этого, Господи, и сохранишь заблудшее дитя своё от смерти и разорения?! Господи, я не выучил в жизни до конца ни одной молитвы, но сейчас взываю к тебе с искренностью истинного праведника! Обещаю тебе, Господи, если вернусь домой в целости то пожертвую десять...
Тут лодку ощутимо подбросило на волне, отчего купец, звавшийся Фергюсом Доэрти, шлёпнулся на задницу, но фальшборт так из рук и не выпустил.
- Двадцать! Двадцать марок церкви и ещё пять раздам беднякам! Прошу тебя, Господи, услышь раба своего, взывающего к милости твоей!
Впрочем, Господь, похоже, оставался глух к молитвам Фергюса: лодка с северянами неумолимо приближалась, и схватка с ними оставалась вопросом времени. Фергюс затравленно огляделся: бежать было некуда, спрятаться на такой утлой посудине, когда её начнут обшаривать морские ястребы - тоже. Надеяться выкупить свою жизнь также было глупо: все его деньги и товары и так станут добычей грабителей. Со сдавленным стоном отчаяния Фергюс всё же поднялся на ноги и стал ожидать своей участи, теребя гильдейский медальон, покоившийся на его объемистом животе.