— Погоди-ка! — кричал Анчар, вклиниваясь между Никанором и Гренадером.
— Тихо, тихо! — надрывался, пытаясь остановить Борьку, Гренадер.
— Да я его сейчас на месте тут кончу! — пытался навести на лежащего винтовку Никанор, но ему помешали Чибисов с Анчаром.
— Подожди, говорю! Успеешь! — останавливал Никанора Анчар.
— Товарищ дело говорит! — звонко кричала Гера.
— Стой, стой, тебе говорят! — надсаженным голосом орал большевик, схватился за ствол винтовки Никанора, отводя в сторону.
— Ты чё за хрен с горы вообще? — в ответ орал на Чибисова Никанор, бешено пуча глаза. — Какого хуя лезешь?
— Отставить самосуд и не уподобляться жандармам! Это они избивают и убивают беззащитных, а не бойцы революции! Мы – не они, они не мы! — голосила Гера.
— Отойди, тебе сказано! — Никанора сильно толкнул в грудь подошедший вместе с Чибисовым Балакин. — Не смей стрелять!
— Прекратить! — кричала Гера.
— Не убивайте! — кричал лежащий на снегу николаевец, отбиваясь от Борьки, который всё держал его за волосы, порываясь ударить в лицо.
— А ну отошли от него оба! — заорал стоявший в стороне Даня на наседавших на Никанора большевиков, вскидывая на них винтовку.
Со стороны это, должно быть, смотрелось дико: семеро мужчин и одна женщина орали друг на друга на пустой заснеженной тёмной улочке под раздававшийся из дворов собачий лай, угрожали друг другу оружием, толкались и порывались бить лежащего на снегу. Только студент Зефиров не принимал участия в сваре, безучастно присев на корточки в сторонке и разглядывая свою бомбу.
— Вы ещё перестреляйте друг друга, дурни! — надрывно заорал Балакин и в сердцах бросил на снег свой браунинг. — Ну давай, стреляй! — обернулся он к Дане, подавшись грудью на ствол и раскинув руки. — Стреляй в большевика!
— Тихо, тихо все! — пытался успокоить товарищей Гренадер. — Даня, опусти пушку, блядь!
— Правильно вон она всё говорит! — Балакин показал на Геру. — Мы что, жандармы? Какой толк в том, что мы его сейчас пристрелим?
— Боря, да хватит уже, а! — Гренадер ухватил Борьку, продолжавшего мутузить николаевца, за ворот ватной куртки, принялся оттаскивать его. — Хватит! Ну, остынь!
— Идиоты! — рявкнул Никанор, дёрнул винтовку, вырывая ствол из рук Чибисова, и, вскинув вверх, пальнул. Выстрел гулко разнёсся по пустой улице. — Идиоты! — гаркнул он ещё раз, оглядывая товарищей. — И весь план был идиотский изначально! А я говорил! Где сейчас наших искать?! А, делайте, что хотите! — сердито мотнул он головой и, отвернувшись, побрёл в сторону, закинув винтовку на плечо.
— А вот стрелять не стоило, — укоризненно заметил ему вслед Гренадер.
— Да пошёл ты! — не оглядываясь, сердито бросил Никанор. Он остановился в нескольких шагах, запрокинул голову, глядя в чёрно-серое, сыплющее мелким колючим снегом небо.
— Между прочим, мы с ним тоже большевики, — Гренадер показал Балакину на себя и Никанора.
— Ну заебись, — только и сказал Балакин.
Страсти немного улеглись, все примолкли, Даня опустил винтовку. Перепуганный николаевец лежал на снегу, закрываясь руками, Борька встал, зло оттолкнул Гренадера, тоже отошёл в сторону. Зефиров сидел на снегу в сторонке: зажав бомбу между коленями, он снял конфетную крышку, закрывавшую торец, и сейчас внимательно разглядывал внутреннее устройство снаряда.
— Вы бы с жандармами так воевали, как сейчас собачитесь, — глухо сказал Чибисов. На него только посмотрели, но ничего не сказали. Балакин подобрал со снега свой браунинг, отряхнул, сунул в карман. Со стороны железной дороги, откуда-то издалека, грохнул выстрел, за ним ещё один. Оглянулись в ту сторону, но в конце улочки, выходившей на насыпь, никого не было.
Анчар ещё раз сказал, что пленного нужно допросить, опустился на корточки рядом с ним, встряхнул.
— Ты на вокзале самом давно был? — спросил он. — А? На вокзале, говорю самом давно был? Что там делается, а ну рассказывай!
— Я… — совсем обомлевший от всего только что произошедшего, начал пленный. — Я в депо был. В депо, у нас. Я… я-то что… подходит ко мне этот, поручик, что ли, с мороза прибежал, говорит, бери мотодрезину, ну, на которой днём солдаты ездили, езжай на третью версту сейчас, проверь состояние путей, — кажется, николаевец почувствовал, что Анчар его в эту же минуту стрелять не собирается, и бойко зачастил, — я как сразу понял, что что-то неладно, а с ним разве поспоришь? Я как понял, когда сам дрезину брал, он так глянул на меня, я как понял, что он меня в западню какую-то гонит. Я говорю, вы мне, ваше благородие, на дрезину-то хоть охрану посадите, время-то неспокойное, а час поздний, а они говорят, у нас людей мало, а сам-то куда-то пошёл. А потом, когда мимо локомотивного сарая ехал, смотрю, там солдат какой-то рукой махнул, я как понял, что всё, сейчас карачун мне. А потом как по мне вон стрелять зачали, так я сразу же с дрезины-то спрыгнул…
— Сколько у вас человек на вокзале? — рядом с Анчаром над пленным склонился Гренадер.
— У нас? — не понял пленный.
— Солдат сколько там, спрашиваю?
— А, солдат? Ну, как я скажу-то… — растерялся тот. — Много! И пулемёты есть, и пушки стоят, они из них по Казанскому палят. Только они не в депо, они на самом вокзале сидят в основном. В депо только заходят. На товарной станции ещё сидят.
— Это мы всё и так знаем, — сплюнул в снег Борька.
— Они ещё ходят, как это, патрулями, что ли? Обходят всю станцию, только на площадь не суются, там из Казанского стреляют.
— Стреляют… — подтвердил Гренадер.
— А я понял, в чём дело с бомбой, — неожиданно подал голос Зефиров, подходя сзади. — Серная кислота замёрзла, превратилась в серный лёд. Я такого даже не видел никогда.
На него обернулись, но ничего не сказали.