Раньше Костя любил цветы. Ну как, любил. Считал бездонным источником различных аналогий и символов. Некоторые цветы еще были красивыми и приятно пахли. Например, кусты чубушника у родительского дома, цветки которого наполняли воздух сладким запахом, прочно ассоциировавшемся у Сковронского с летней порой. Он даже один раз записал стихи о цветах. Ну как, там были упомянуты цветы. Кажется, они были такими...
Ты - сладостный цветок желаний,
Чей запах предвещает жизнь страданий
В сырых подвалах казематов,
Ты прячешь кровь в словах витиеватых.
В стенах прокуренных квартир.
Был революцией взят мир!
Поэтический кружок не оценил символизма слога, особенно крови в витиеватых словах, и Костю высмеяли. А теперь он печатал те самые слова, которые таили в себе кровь. И при этом задыхался от сладкого запаха цветом, которые начинал тихонько ненавидеть. Какая ирония! Станок работал две недели, но казалось, будто прошло уже два месяца. Нет, Сковронский не жаловался. Он любил работать, родители приучили его к труду, и он любил свое дело, но то, что происходило в оранжерее и правда больше напоминало каторгу, чем труд. Только кто-то все равно должен был делать это дело. однако... как только Костю угораздило согласиться на устройство типографии в подобном месте? Ладно, разглядеть станок снаружи было невозможно, но звук! Как объяснить характерный звук, исходящей от оранжереи? Швею для конспирации в цветочном саду не усадишь. Оставалось только полагаться на осторожность и работать тогда, когда поблизости не было никто, кто мог разобрать подозрительные звуки. В какие-то моменты Сковронский работал с таким остервенением, будто бы хотел наделать как можно больше шума, чтобы кто-то, наконец, заподозрил неладное. Но этого не происходило. Типография работала. Костя печатал тираж за тиражом, прерываясь только на сон. От постоянного стука в голове не осталось связных мыслей, но это было даже к лучшему. Когда нужно делать монотонную и кропотливую работу, лишние мысли отвлекают. А когда отвлекаешься, например, во время набора, то начинаешь допускать ошибки. Или забываешь, что из-за влажности оранжереи краску нужно разводить меньшим количеством воды, а то чернила потекут.
Но, вот последний тираж был отпечатан, нарезан и перевязан тесьмой, и у Кости выдался перерыв. Он сидел за столом, довольно затягиваясь папиросой, и ждал, когда за листовками придут упомянутые Лазаревым барышни. Ему было даже интересно, какими они будут, первые товарищи, кроме Вениамина Георгиевича, которых Сковронский повстречает после освобождения. Когда раздался долгожданный стук в дверь, молодой человек поднялся из-за стола, стряхнул пепел от давно погасшей папиросы со стола, вытер руки и поспешил открыть.
- Добро пожаловать в лавку Вениамина Лазарева! - Поприветствовал он гостей заученной фразой, а сам с плохо скрываемым любопытством разглядывал дам. Пропустив барышень внутрь, Сковронский выглянул наружу, убедившись, что никто не идет следом, и закрыл дверь, - Костя... Константин Юлианович, но можно просто Костя. Проходите, пожалуйста, Вениамин Георгиевич предупредил о вашем визите. И вы меня смущаете, право слово! Неужели Вениамин Георгиевич и правда про меня такое сказал? Сам я от него слышу только ругань, вот вам крест!
Быстро перекрестившись Константин поглядел на названную Варей барышню - еще совсем девицу! Лазарев не предупреждал, что она настолько "помоложе" - и уточнил:
- Я все правильно делаю? Не покажите как верно крестом себя осенять?
Если проверить Гертруду труда не составило, стоило ей сказать "тот самый", как Сковронский услышал характерные нотки, то как ненавязчиво предложить второй девушке перекреститься идей не было, поэтому и пришлось спрашивать топорно.