Нижегородское сборище сопартийцев Гере не нравилось. Вот вроде бы с одной стороны приличные, милейшие люди, а с другой – слишком уж мелко мыслящие. В Ауле, по крайней мере, обсуждали и грядущее устройство, и политические модели, и ожидаемые направления экономической политики – а тут все хотели делать дело, не задумываясь о последствиях. Они были готовы пробить стену хоть головой, но не представляли, что будет, когда вдохнут сладкий воздух свободы.
Да и идею Думы многие из них осуждали, что, по мнению Гертруды, было проявлением узости взглядов. Ведь это же первая ласточка победы, первый шаг к тому, что самодержавие может превратиться в иную власть, где будут услышаны мнения всех слоев! И пускай этот механизм пока несовершенен, ну так и невозможно получить все и сразу – чай не в сказке живем! Это как камень с горы: сначала катится медленно, неторопливо, а к подножию приходит мощной быстрой лавиной.
Впрочем, не ей их осуждать: приняли, приютили, позволили дальше помогать идее революции и вообще, признали ее, прогрессистку, своей, эсеркой. И все-таки, все-таки… Вся эта говорильня была худшим, что может дать революционное движение: пустые слова и пустые мечтания, не подкрепленные ничем. Так самый лучший пароход, если в топке его не горит уголь, стоит мертвым куском металла на приколе. А идея, она тот же корабль: живет когда двигается.
А уж что кто-то может погибнуть, если вчерашние говоруны возьмут в руки оружие… Что же, еще Джефферсон говорил, что древо свободы иногда нужно поливать кровью тиранов и патриотов. Тогда, в прошлом году, крови просто оказалось мало, но все равно, даже при этом смогла прорасти идея Думы, а правительство поняло всю серьезность намерений революционеров. Полномасштабное восстание, даже провальное, смогло сделать больше цареубийства – у это было показательно.
Так что когда Лебедев предложил заняться распространением литературы, Гера сразу согласилась. За себя – первой мыслью было не втягивать Варю в такие мелкие, но опасные дела. Она даже была готова коршуном ринуться на безумца, предложившего это, но быстро остыла, ограничившись парой недовольных реплик и обещанием того, что Варвара Дмитриевна будет привлекаться, когда опасность будет минимальна. Пока не наберется опыта, естественно.
Этляндка поняла, что по-настоящему привязалась к воспитаннице, такой молодой и чистой духом, и даже постаралась ей помочь в том, что, по мнению самой Гертруды, Варе было необходимо. В один из вечеров, заинтересовав хозяина дома своей беседой с доктором о том, как важна подготовка котельных команд на судах: англичане, как самые высококвалифицированные специалисты, претензий к котлам Никлосса, установленным на «New Zeland», не имели, хотя отечественная и американская пресса была недовольна их устройством: в первую очередь из-за ломкости трубок, что привело к тому, что гордый «Варяг» стал скрытым инвалидом с напрочь изношенными ходовыми.
С котлов она перешла на машинистов, с машинистов – на верфи, с верфей – на их владельцев и английский высший свет, ценящий балы и танцы не меньше французов. Она даже высказалась осторожно, что правильным поведением и хорошим мастерством в танце гостю можно войти в этот чопорный, замкнутый круг, что, несомненно, приведет к выгодным контрактам. Ведь раз есть необходимость играть на чужой земле, играть надо по их правилам, верно? И не только играть, но и побеждать.
Чуть позже учитель поделилась своими рассуждениями о необходимости визита на бал и с Варенькой: на сей раз под предлогом того, что хороший революционер должен быть своим в любом обществе, знать его правила и традиции. Конечно, темной крестьянки из Варвары, как и из самой Геры, не выйдет, но зато вполне может получиться достойная дама, которую никто в жизни не заподозрит в пристрастии к революционным идеям.
А пока жизнь протекала своим чередом, медленная и неспешная, как песни на далекой мызе. Английский, французский, прогулки, Фейт сотоварищи, Дмитрий Васильевич и его переменившийся характер, объяснения Варе, что и среди своих надо держать ухо востро и больше слушать, чем говорить, и ничего не принимать за истину, не приняв собственного решения. Снова прогулки и потуги заняться живописью на берегу полноводной Волги. Курение тайком, отчего становится стыдно: словно она гимназистка, а не взрослая девушка. И неистребимое желание что-то сделать, чтобы все вокруг завертелось, чтоб было страшно, но живо, как тогда, в Москве.