Недолгое зарево новой свободы мелькнуло на горизонте, вселив надежду в сердца многих, и погасло. Вернее нет, не погасло – было безжалостно потушено старым мракобесием. И вместе с втоптанной солдатским сапогом в грязь мечтой безжалостно переломались и судьбы: кому-то выпал крест в изголовье, кому-то сибирские рудники, кому-то эмиграция.
Царский режим безжалостной косой прошелся по всем, кто поднялся скинуть оковы с прекрасной Эстонии, и совершенно обезглавил сторонников независимости. Хорошо хоть большая часть из тех, за кем шел народ, успела бежать. И господин Поска, и господин Пятс, с кем Гере довелось работать, вошли в состав правительственного комитета Аулы, и после того, как русские разогнали правительство свободы, успели уехать за границу. К ним Господь оказался милостив, но разве это жизнь – за пределами родной земли?
Тениссонам повезло чуть больше. Отец остался на свободе – задействовав, видимо, свои связи с портовым начальством; а, может быть, потому что специалистов по корабельным двигателям было не так много. Маменька, слишком громко выступавшая перед толпами, получила справку о том, что она душевнобольная и, следовательно, аресту не подлежит – не иначе папенька постарался. Наверное, будь Гертруда дома, и ее миновал бы маховик репрессий – но в дни свободы она оказалась в Москве. Да и, видимо, кто-то из сотоварищей поделился с жандармами сведениями о том, что барышня Тениссон была направлена от партии в столицу. Этого было недостаточно, чтобы упечь гордую дочь Балтики за решетку или на рудники, но вполне хватило для тихого и скучного суда и короткого приговора: запретить обвиняемой проживание в Ревеле и университетских центрах Империи.
Да, Гера могла остаться на какой-нибудь мызе на родине, но быть рядом с милым Ревелем и не иметь возможности пройти по его улочкам было выше ее сил. Да и что бы она делала там? Курей пасла? Ну уж нет-с, увольте! А, кроме того, останься она на дома, за всеми бы ее перемещениями следили бы жандармы, и помочь словом и делом идее будущей независимости она бы не смогла. А должна была: пускай выступление провалилось, дух гордых прибалтов так просто не сломить! Эстония вновь и вновь будет подниматься, пока не сбросит позорные цепи рабства!
Но куда было податься незадачливой сепаратистке? В Финляндию или Польшу, где также не любят русских? И что там делать, стараться за их интересы и их свободу? Нет, если уж продолжать бороться, то с теми, кто не сложил оружие, а, оттерев кровь с лица, снова вышел на тропу войны. С эсерами. Но возрождать революцию в каком-нибудь уездном городе Эн, где на весь город полторы тысячи душ и все друг друга знают, было неинтересно и непродуктивно. К тому же Гера была откровенно городская барышня, и подвиги на лоне природы ее совершенно не прельщали, как и тихое провинциальное благочиние.
Если бы она не была оторвана от московских товарищей, если бы она могла выйти на связь с тем же Анчаром или хотя бы Медведем, можно было бы спросить совета у них. Но, видимо, Господь не сподобил их к новой встрече, так что муки выбора полностью легли на плечи Гертруды.
В качестве нового места пребывания она избрала один из крупнейших доступных вариантов – Нижний Новгород. И не прогадала. Таких, как она, здесь проживало изрядно. И волею ли провидения, эсеровской ли бдительностью, но она быстро вышла на губернский комитет. Или это они вышли на нее? А впрочем не важно. Важно то, что борьба продолжалась.
Вот только Гере было не семнадцать лет, и делать революцию на колодный желудок, движимой одной идеей, было пренеприятно. Ссыльные делопроизводители, к тому же женского полу, совершенно не прельщали здешних работодателей, а тем, которые были готовы ее нанять, требовалось нечто иное и, мягко говоря, весьма не ароматно попахивающее в лучшем случае содержанством. И вот тут-то эстляндка была упряма: она лучше швеей пойдет работать, чем согласится на такое.
Но Бог не оставил свою блудную дщерь. Весть о том, что некий господин ищет репетитора по английскому языку своей дочери была буквально спасением. Был, правда, один нюанс – язык пенителей морей Гертруда знала весьма специфически. Но вряд ли гимназистке требовались знания технических терминов и способность поддержать беседу о различиях в монтаже паровых котлов Торникрофта и Ярроу на три с полтинной регистровых тонн на место устаревших котлов Белльвилля, например.
Но попытка не пытка, и Гера, стоило ей увидеть особняк нанимателя, твердо решила, что такой шанс упускать будет попросту грешно. Беседа с господином Сироткиным оказалась извилистой и опасной, как фарватер в Гудвиновских мелях без лоций, но, завершилась благополучно. Ответы эстляндки купца устроили, и угроза поближе познакомиться с подольским «Зингером» больше не маячила на горизонте. А уж услышав размер жалования, положенного ей, и узнав о возможности жить на полном обеспечении работодателя девушка вся расцвела и была готова приступить к своим обязанностям хоть сейчас.
…Став репетитором в доме купца-старовера, Гертруда поняла, что не все так гладко, как казалось ей в начале. Впрочем, за те деньги, которые ей плотили, можно было перетерпеть и скудный стол, и строгий нрав обитателей. Вот с невозможностью закурить да, были проблемы, но и это можно было перетерпеть, хотя, проводя вечер и ночь без табака, на утро эстляндка чувствовала прямо-таки мучительную и непереносимую жажду дыма.
Но хуже всего была невозможность встречаться с единомышленниками. Те, впрочем, быстро рассеяли опасения девушки, что ее примут за меркантильную приспособленку, променявшую революцию на долгий рубль. Тем более что с первого же жалования она, найдя уважаемого портного, построила себе достойный костюм: без какой-либо вызывающей роскоши, но добротный и респектабельный.
А уж когда Андрей Юльевич прямым текстом намекнул, что Варвара Дмитриевна неплохо бы смотрелась в рядах если не борцов за свободу, то сочувствующих им, Гера так и вовсе возрадовалась. По всему выходило, что она теперь не просто числится в комитете, как еще одна из многих, но выполняет ответственное задание по обеспечению партии финансами. А ведь, как известно, с помощью денег можно решить то, что не получится решить пистолетом.
Впрочем, полученная «рекомендация» ни коим образом не сказалась на стиле преподавания эстляндки. Учила она Варвару Дмитриевну, оказавшуюся милой девочкой без каких б то ни было барских замашек, туго, стараясь, чтобы та запомнила не только книжный язык, но и разговорный. А то, что этот разговорный язык нередко сводится с бесед о погоде к техническим вопросам, так это же должно быть полезно дочке купца-пароходовладельца, верно? К тому же на все прочее у нее с собой были свежекупленные Шекспир, Джейн Остин и сестры Бронтё. Полагая, что нельзя забывать и о поэзии, Гертруда в процессе обучения предлагала чтение из классиков – Вордсворда, а из современников – Киплинга.
Впрочем, понимая, что непрерывная учеба ни к чему хорошему не приведет, она также позволяла ученице делать паузы и обсуждать какую-либо интересующую их тему: с тем условием, что на следующий день они вновь побеседуют о ней, но уже по-английски. И вот, в одну из таких пауз, Гертруда поинтересовалась:
- Варвара Дмитриевна, вы наверняка следите и за тем, что происходит в мире. И наверняка, как и практически любой в то время, сочувствовали бурам, защищающим свою родину от тех, чей язык мы сейчас учим. Помните: «Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…»? Сможете рассказать ваше мнение об этой войне? Получится сразу на английском – хорошо, ну а коли нет – тогда поступим как обычно.