От псевдореволюционной какофонии Гера скривилась, как от касторки. Создавалось такое ощущение, словно бы изо всех московских домов скорбных разумом сбежали все пациенты и собрались именно здесь, устроив эдакое непотребство. И без того обиженная на весь белый свет, Кассандра, злобно посмотрела на доморощенных музыкантов и пожелала нападающим успеха: Бог с ней, с баррикадой, зато революция избавится от нестабильного элемента, который может в другое время все дестабилизировать просто за счет того, что в голове гулят ветер. Марсианский, несомненно.
Эти интеллектуальные сифилитики и музыкальные импотенты попросту издевались над музыкой и над Герой, конечно! Она, конечно, и сама не была «маэстро, туш», но как и всякая благовоспитанная барышня, в музыке кой-чего понимала. И то, что сейчас творилось, музыкой ни в каком варианте не было. Ладно-то враги, но если свои хотят прибить за такое «марсиане» явно делают что-то неправильно.
Уныние и раздражение – эти две стервозные подружки, споро перекрашивали мир эстляндки в черное с серым. Сейчас она даже Анчаром была недовольна, хотя поначалу, приняв немудренную снедь, ощутила прилив нежности и тепла – заботится! Но сейчас революционер, сосредоточившийся на задании и не кинувшийся ее утешать, стал если не недругом, то без пяти минут негодяем точно. Правда, Гертруда хорошо осознавала, что она не права – и из-за этого была недовольна еще пуще, на сей раз собой.
Плетясь за Алексеем, поплотнее закутавшаяся девушка почти не смотрела по сторонам, тихонько переживая свои страдания и стараясь восстановить душевное равновесие. Для этого она представляла, как бы описала происходящее в дневничке: «воздух пах морозной свежестью и пороховым дымом», «оторванная от родины маленькая смелая девушка с напарником пробирались сквозь сошедший с ума от крови город», «и как Содом и Гоморра переполнили чашу терпения Господню, так и власть имущие довели страстотерпивый народ до гневного бунта», «необразованные неофиты революции скандировали: Свобода, Равенство и Блядство»…
А пока каждый новый шаг отдалял их от марсианских баррикад, мало-помалу вступала в свои права ночь. Ночь, какую Москва наверняка давненько не видела: без фонарей, без теплого света из окон, без неторопливых прохожих. Город освещали лишь свет костров и пожарищ, да вспышки стрельбы. Словно бы вернулось время Смуты. Словно бы история повернулась вспять. Глядь – и сменятся дома деревянными избами, и выйдет из-за угла ясновельможный пан в расшитом кунтуше, поигрывая карабелью; или насупленный опричник проскачет мимо, пугая прохожих песьей головой; или пройдет пара пьяных екатерининских драгун, ругаясь на чем свет стоит на смести французского с нижегородским…
Под эти думы Гера и не заметила, как они достигли типографии. Зато, мысля об отвлеченном, перестала обвинять в своих бедах весь мир и некоторых товарищей в отдельности. Теперь, кажется, она готова была попытать счастья еще раз. Главное, чтобы этот, как его, Ленька, не оказался вторым Марсианином – такого ни Гера, ни он не переживут.
В отличие от ресторации, напоминавшей разоренный гуннами город, в типографии все было куда как тише и организованней: сразу видно, люди революцию делают, а не в бирюльки играют. Это вызывало уважение и давало некоторую надежду, что к указаниям комитета восстания отнесут я серьезно.
Вдохнув привычный и даже родной запах типографской краски, эстляндка не смогла не удержаться от того, чтобы не провести ласково пальцами по станку, вспоминая такие шебутные, напряженные – и такие спокойные и тихие по сравнению с нынешними деньки в газете. Казалось, это было столь недавно – а столько всего случилось, словно прошла маленькая жизнь. Вот интересно, узнала бы Гера себя тогдашнюю в Кассандре нынешней, или все ушло слишком далеко?
Но все это философия, а сейчас мир принадлежит тем, кто действует. И такие люди как раз и собрались в типографии. На втором этаже им с Алексеем довелось стать свидетелями преинтереснейшей сцены со студиозусом-анархо-химиком и его творением. Поначалу Гертруда, как и все прочие, порадовалась мастерству молодого человека, но, услышав замечания рабочего, убедилась в том, что не все так просто. Да уж, оказывается даже, что хорошие добрые дела не всегда являются правильными. Вот уж воистину: хочешь как лучше, а выходит как всегда.
Но зато нет худ без добра: белобрысый, судя по всему, искомым Ленькой и оказался. Вот только как к нему обращаться? От сочетания слов «Товарищ Ленька» у Геры чуть ли не натурально начинали болеть зубы, а фамилии или какого там прозвища дружинника Гера не знала. И, судя по недавнему разговору, Анчар тоже: так что пришлось идти на компромисс.
- Товарищ Леонид, - начала девушка, уверенно глядя на рабочего - вы извините, что перебиваем. Дозвольте представиться: товарищи Кассандра и Анчар. Мы с мандатом от товарища Медведя, готовы предъявить. Ваша помощь требуется на железной дороге для порчи путей. При необходимости готовы пояснить.