Кажется, ее слова задели товарища Анчара за живое: уж больно экспрессивно достаточно сдержанный мужчина ответил ей. Затронула больную тему? Если да, то нехорошо: разлад может помешать только было установившемуся душевному согласию. Следовало незамедлительно объясниться и обрисовать причины своих взглядов, а то и вправду Анчар подумает про нее невесть что. Примирительно выставив перед собой ладони, Гера с вернувшимся в голос певучим акцентом пояснила:
- Вероятно, я ошибаюсь. Все-таки то, что происходит у нас, и то, что творится здесь – разные вещи по духу, понимаете? Мы сражаемся не только за свободу, но и в том числе за освобождение от захватчиков. Что же до их права, я…, - Гера что-то пробормотала по-эстонски, и продолжила, - я имела ввиду, что мы к ним применяем террор, вот они и боятся. Их толкает на жестокость страх. Страх и желание извести нас под корень. Ну и ответ репрессиями на наши действия: мол, вот что будет с каждым заподозренным в революции. Бойтесь их поддерживать, доносите и сдавайте, и будете жить. А еще, говорят, война и безнаказанность пробуждают самые низменные инстинкты – чему мы и стали свидетелями.
А ненавидеть будет народ не армию, нет. Ведь отдельный городовой – добрый мужчина, защищающий тебя от бандитов. Веселый донец, лихо отплясывающий и шуткующий – милый и шарманный. Жандарм ловил японских шпионов и пытался приблизить победу. Нет – по отдельности они могут быть все хороши. А ненависть будет к власть предержащим, к тем, кто заставляет других быть такими, кто создал такие условия, что многие по иному попросту не могут. Люди возненавидят режим, который такое допускает и поддерживает.
Уйдет царь и его клика, и на костяке старой армии возродится новая. У нас в Эстляндии, к примеру, есть и свои офицеры, и свои чиновники, и готовый сражаться за независимость народ. И здесь тоже самое. Уйдет царь – не все же офицеры покинут службу? Многие останутся, потому что привыкли так жить. А значит, народ на новых началах сознательности во главе с лояльными офицерами отстоит право свое. Крымскую мы не выиграли – но и англичане с французами не победили. А значит, мы удержим то, что возьмем.
Просто надо эту ненависть направлять. Поднять, так сказать, дубину народной войны и направить ее в нужную сторону. И мы это сделать сможем, я верю. Мы уже это делаем. Кроме того, свобода угодна Богу.
Высказавшись, Гера на какое-то время замолчала, глядя в небо. Потом помотала головой, словно бы говоря себе «нет», и опустила глаза к земле. Постояв так еще какое-то время, так и не взглянувшая на Анчара девушка позволила себе жуткий mauvais ton – опростоволосилась и вновь устремила взгляд наверх, силясь найти ответ:
- Анчар, не выдашь? Я знаю, это не поддерживается всеми нашими сопартийцами, но… Я считаю, что индивидуальный террор необходим – и как казнь, и как побуждение к действию. Но вслед за ним должен идти террор массовый, чтобы непротивленцы-неприсоединенцы поняли, что цена их нейтралитета – ничто. Чтобы осознали, что власть, при которой массово гибнут простые люди – плохая власть. Так думать – грех и Ад, но по-другому никак. Иначе нас слишком, слишком мало.
Наверное, здесь и сейчас – не лучшее время и место для таких бесед. Да и вестей от нас ждут. Пойдем и…, - в голосе зазвенела мольба, - Не говори о моих мыслях другим, хорошо? А то декооптируют, а обратно возвращаться к Прогрессистам я не хочу. Я хочу свободы не только Эстляндии, но и всей России… И если я не права: а до всех этих мыслей я дошла сама, мне никто ничего не объяснял, то… Господи! Да и какие объяснения, кроме самых общих, за кулисами театра… Алексей! Расскажите… Расскажи, как правильно. Пожалуйста…