Шаховской побледнел. Будто оборвалось что-то внутри и полетело, упало с громким плеском в бездонную пропасть, медленно наполняющуюся ужасом. Мотнул головой:
— Быть такого не может! Вы, должно быть, путаете! Елизавету Михайловну? Арестовали? За что?! Она же ведь и мухи не обидит! Нет, я этого так не оставлю! — хлопнул ладонью по столу, едва не сшибив блюдце. — У меня связи! В Народном доме, говорите? Ну-ну… — и выбежал из дворницкой. И долго нёсся, петляя, по переулкам, не разбирая дороги, чувствуя холодный липкий пот на спине, прислушиваясь: нет ли погони? Лишь когда дыхание совсем перехватило, а в боку закололо, перешёл на шаг.
"Дурак! Ой, дурак!" — подумал, когда в голове прояснилось. — "Зачем бежал, зачем внимание привлекал? Наверняка за квартирой следили… Следят ли за мной, был ли хвост, оторвался ли я?"
Огляделся нервно. И, никого подозрительного или опасного не заметив, успокоился. Слегка.
"Вот беда, что делать-то теперь?" — зудила срамной болезнью мысль. Первый порыв: бежать дальше, прятаться глубже. В Сибирь, там не будут искать. Или домой, там помогут. Но уже в следующую секунду Георгий устыдился своего малодушия. Арест Панафигиной угрожал и Шаховскому. Но не только ему. И Дело, и товарищи были не в меньшей опасности. Решение пришло быстро: "Предупредить!"
Нет, конечно, можно было и не делать ничего, понадеяться на стойкость Елизаветы Михайловны. Но, как ни хотелось Георгию верить в её несгибаемость, рациональная часть его ума понимала: Трещенков не ограничится простыми расспросами. И, значит, барышню ждали пытки. Шаховской был наслышан о методах ротмистра, пусть и (слава революции!) с чужих слов, и сомневался в своих силах выдержать их, что уж говорить о женщине.
"Нужно заготовить цианид", — подумалось. И, более страшное: "Нужно сбрить бороду, она приметная".
Макара было не найти, и потому путь лежал на дачу, к Душану и, Георгий надеялся, Ленскому. Нехорошо вчера с театром получилось, стоило извиниться.