— Да, да, ужасные беспорядки, — понимающе закивал офицер. — Но это ведь не здесь рядом было? Хорошо, хорошо… Нет, простите покорно, но шапку я вам дать не смогу-с. Мы сами третий день на морозе, так что лишних нет-с, — сразу переменившись в тоне, холодно ответил он на просьбу, и на том бы и распрощался, но вдруг со стороны Тверской показалось какое-то движение, и снова с колокольни загрохотал пулемёт, и когда Анчар и Гера обернулись, увидели три санных упряжки, выезжавших на площадь, — точнее, ехали теперь уже только две, а один возок, лёгкий, высоко поднятый на узких гнутых стойках, повалился на бок, и, хрипя, пыталась подняться из снежной каши на подгибающиеся ноги окровавленная гнедая лошадь. Из опрокинувшегося возка вывалились два человека, беспомощно, как рыбы, лежавшие сейчас на снегу.
— Пачками, по санкам огонь! — командно закричал кто-то сзади, и повскакивавшие с мест у костров солдаты, припадая на колено, принялись, поводя стволами вслед, целиться в другие два пересекающих площадь возка, и кто-то даже сделал несколько выстрелов, но упряжки и сами уже останавливались.
— Не стреляй, не стреляй! — кричали из них. — Красный Крест! Раненых везём! — из санок поднялся бледный долговязый рыжий человек, тоже без шапки, и отчаянно замахал высоко поднятыми руками с уже виданной сегодня повязкой Красного Креста на рукаве. К санкам уже бежали, обступая их, солдаты, офицеры от костров и артиллерийской батареи. Остановивший Анчара и Геру подпоручик тоже, коротко кивнув, торопливо зашагал к месту происшествия, где уже собиралась серая солдатская толпа. Выпавших из опрокинутого возка поднимали под мышки, тащили к остальным, собирали в кучу, а те кричали, что они ранены, — и действительно, голова одного была туго перебинтована с красным пятнышком, у другого рука висела на клетчатом шарфе, третий, раненный куда-то в бок, отчаянно заорал, когда его бесцеремонно стащили с саней.
— Дружинников везёшь, сукин сын?! — орал на рыжего возницу подбежавший штабс-капитан. — На Пресню повёз?
— Не на Пресню, на Арбат везли! А дружинников здесь нет никаких! — умоляюще кричал возница, не опуская рук.
— Да? А это вот кто? — штабс-капитан указал на кого-то, не видного Анчару и Гере за серыми солдатскими спинами.
— Не дружинник я, ваше благородие! — взмолился тот. — Мимо шёл, шрапнелью по руке цепануло!
— Что ты врёшь-то, подлец! — продолжал греметь штабс-капитан. — У тебя ж на роже написано, что ты из дружины!
— Да не из дружины я! — отчаянно частил задержанный. — Шёл детям молоко покупать, а лавки-то закрыты все, полгорода обошёл!
— Где же твой бидон тогда? — в этот момент как-то очень обыденно раздался одиночный револьверный выстрел: спешивший к толпе унтер-офицер из орудийной прислуги походя дострелил раненую, жалобно ржавшую лошадь.
— Бидон на Триумфальной остался, посмотрите, там лежит! Да и вообще не с завода я, в номерах «Ялта» половой, из-под Ярославля сам! Ваше благородие! Ну за что?
— Тащи, тащи его вон туда, — уже не слушая, указал штабс-капитан, солдаты расступились, и Анчар с Герой увидели, как двое солдат выволакивают из своего круга с мольбой оглядывающегося по сторонам курчавого русоволосого парня в сдвинутой на затылок барашковой шапке и драповом пальто, накинутым на одно плечо, с изодранным рукавом — одна его рука была перебинтована и помещена в петлю из жёлтого с чёрными клетками шарфа. И именно по этому шарфу непривычной расцветки Анчар с Герой и узнали этого человека — он был один из тех дружинников, которые шли в контратаку по Тверской за барышней с маузером: тогда он пробежал совсем недалеко от них, размахивая «бульдогом», и шарф у него был именно этот.
Солдаты потащили по снегу сучащего ногами, вопящего от боли дружинника (его волокли за раненую руку), а штабс-капитан — невысокий, подтянутый, с маленькими чёрными усиками, хладнокровно направился за ними.
— К стенке тащить, ваше благородие? — обернулся один из солдат.
— Нет-нет, вот здесь оставь прямо, — деловито, как будто речь о ящике шла, распорядился штабс-капитан, расстёгивая кобуру. К нему торопливо подошёл давешний подпоручик в очках, наклонился к уху, что-то зашептав, и штабс-капитан обернулся, зыркнув на него свирепым начальственным взглядом, как смотрят только на подчинённых, осмелившихся оспаривать действия старших по званию, — и в этот момент взорвалась бомба.
Бомбу кинули с противоположной стороны площади, от монастырских стен, где, как и в других местах по периметру площади, разрозненно стояли люди — кто поодиночке, кто парами, как Анчар с Герой, кто группками. Гулко грохнуло за солдатскими спинами, будто молотом с размаху врезали по чугуну рядом с ушами: взметнулся чёрно-снежный столб, задрожали стёкла в окнах, дико заржали лошади, утягивая за собой сани, закричала публика, бросаясь врассыпную. Солдаты, не дожидаясь команды, повалились на снег, начали беспорядочно палить в сторону невидимого отсюда бомбиста, раненые и возницы Красного Креста кто лежал на снегу, кто прятался за орудиями батареи, кто удирал, оглядываясь, — и падал, когда в него стреляли, — и недвижно навзничь лежал на снегу в луже растекающейся крови под головой мёртвый дружинник в круглой барашковой шапочке с клетчатым шарфом.