В гостиницу Шаховской возвращался опечаленный и задумчивый. Куда ушла Елизавета Михайловна? Почему не вернулась? Может быть она уехала на дачу? Георгий не помнил, чтобы она предупреждала о чём-нибудь, и не был уверен, что должна была: кто он ей, всего лишь случайный знакомый, по желанию судьбы столкнувшийся с её отцом и так попавший в революцию? Правая рука, заместитель, единственный, кого она сама привела в отряд, и потому заслуживший доверие? Или же помеха, странный парень, примкнувший к Делу "ради юбки" (как она, безусловно, могла подумать, ведь именно под её влиянием он решился)? Шаховской вспомнил её взгляд, её бледность и слова после экспромта на причале и решил, что последний вариант не так уж и невозможен. В конце концов, если она собралась заняться чем-то секретным, стала бы она делиться с тем, кто выкинул такой номер?
А потом он решил больше не думать об этом. Ведь Елизавета Михайловна была человеком увлекающимся и потому могла в пылу революционной страсти просто забыть обо всём остальном. И это наталкивало на ещё более страшные мысли: что если она приступила к выполнению своих планов? Одна, сама? Проскальзывало что-то такое в её речах. Как она тогда сказала Душану: "Полицейских вы не очаруете", и улыбнулась. Неужто?
"Нет!", — решил Шаховской. — "Быть такого не может!"
И до утра проворочался с боку на бок, переключаясь с исчезновения Панафигиной на события дня, пока не забылся тревожным сном.
***
Встал поздно, едва продрал глаза, чувствуя, что не ложился вовсе. Вылил себе на голову стакан ледяной воды, умылся и поставил диагноз: "У вас, батенька, лёгкое похмелье, недосып и голод. Прописываю вам постельный режим и трёхразовое питание!".
Но нужно было ехать на дачу, обсудить план действия с остальными. И что-то не давало покоя. Не сразу Георгий вспомнил, что. Елизавета Михайловна! Ушла до обеда и к позднему вечеру не вернулась. Что-то определённо не ладилось. Нужно было выяснить, что!
Шаховской сорвался с места. Нехорошее предчувствие (а может быть последствие вчерашней стопки) грызло его.