Отошли вглубь пустого переулка, остановились у стены больницы. Заглянули в окно — может быть, зайти хотя бы в прихожую, погреться? Пустая тёмная процедурная, железные ванночки на подоконнике, белая ширма: никого нет. Остановились в безопасном удалении от Тверской, принялись ждать — и только сейчас, перестав шагать, по-настоящему начали чувствовать мороз.
Гере в её каракулевой шубке было ещё ничего; Анчару было хуже: у него и пальто было европейское, не особо подходящее для русских морозов, и ледяно задувало в бок через длинную узкую прореху, как её ни запахивай, и, главное, шапки на нём не было — железным обручем стягивало лоб и виски, ломило затылок от порывов студёного ветра, трепавшего и путавшего мёрзлые, какие-то сразу не свои волосы. Анчар чувствовал, что против воли начинает мелко стучать зубами. Долго так топтаться на одном месте было нельзя.
По небу торопливо ползли сплошные мышиные облака, через которые мутно просвечивало бледное солнце. Снег не усиливался, но и не переставал, редкой колючей крупой сыпля вместе с задувающим в переулок ветром. Переулок был пуст — никто не решался пересекать Тверскую, по которой раз за разом со свистом проносились шрапнельные снаряды, взрываясь то ниже переулка, то выше, у Триумфальной площади. Дружина с криками, матом и руганью отступила в промежутках между выстрелами, но артиллерия стрелять не переставала, раз за разом паля вдоль Тверской. Сначала шрапнельная начинка ещё со звоном била стёкла в домах, засыпая стеклом мостовую, потом целые окна, видно, кончились, и после взрывов был только пронзительный свист, глухая дробь по камню, замирающий перестук отскакивающих пулек. По кому лупили, зачем лупили — было неясно: дружина давно ушла, на улице никого не было, и это даже мистически-жутковато выглядело, будто артиллерийский командир воюет с каким-то призрачным врагом — ох, видел бы это зрелище модный писатель Леонид Андреев, каких бы символов сумел бы он в этом отыскать! Анчар и Гера насчитали восемь одиночных, с неравномерными промежутками, выстрелов, и девятого решили не дожидаться: Анчар повёл Геру по переулкам к Тверскому бульвару.
Переулки здесь были так же пусты, как и ранее, но, уже проходя мимо запертой и безлюдной Богословской церкви, Анчар с Герой заметили какое-то серое движение по бульвару и жарко горящие, большие костры.
Тверской бульвар был так же полон народом, как Кудринская площадь, — только не тем народом: под обындевелыми, будто сахарными деревьями и на аллеях раскинулся бивуак: зябко собравшись вокруг костров из сваленных в кучу досок, составив винтовки в пирамиды, на поленных чураках, придвинутых к кострам бульварных скамейках и просто на корточках сидели солдаты — несколько рот солдат в серых шинелях с башлыками на головах: кто-то, собравшись в кружок, черпал кашу из исходящего паром котелка (в стороне дымила полевая кухня), другие со стуком рубили топорами лежащие на мостовой ворота, а ещё один с шарканьем волок по снегу к костру длинную крашеную доску с ржавыми гвоздями. Гера и Анчар увидели, как в Сытинском переулке разбирают низенькую, не в пример виденным, и уже наполовину растасканную баррикаду. И тоже, не в пример виденному ранее, работали здесь спустя рукава: офицера рядом не было, и солдаты еле-еле, с расстановкой, отрывали поодиночке заледеневшие доски и уныло волокли их к костру.
Публики здесь тоже было меньше, но всё-таки была, не одни солдаты были тут: не решаясь заходить на занятую солдатами центральную часть бульвара, публика опасливо жалась к зданиям, торопливо проходя мимо к Страстной площади и обратно. Не решились пересекать бульвар сквозь непонятно как настроенную солдатскую толпу и Гера с Анчаром, вместо этого решив двинуться к площади. У угла одного из домов стояли двое городовых, задерживавшие и обыскивавшие прохожих, но Анчар с Герой сумели пройти мимо них: те как раз охлопывали по бокам двух остановленных подростков, грозно требуя от них расстегнуть и распахнуть пальто, и не обратили внимания на буржуазно выглядящую пару, дав ей пройти дальше к Страстной площади.
Хотя некоторые столбы здесь и были повалены, но баррикад тут не было (вероятно, их уже разобрали), и тёмный, со снежными эполетами Пушкин всё так же стоял на постаменте, и колокольня Страстного так же белела напротив, и всё было почти мирно — вот только посередине площади стояли две полевые пушки с окованными железом большими колёсами и направленными в сторону Тверской стволами. Вокруг пушек стояли какие-то тележки, были расставлены ящики, разложен брезент. Орудия не стреляли, и прислуга копошилась возле ящиков, выкладывая из них на брезент в рядок снаряды. В стороне стоял офицер с трубкой в зубах и биноклем в руке.
Анчар с Герой уже думали, пересекать ли им странно пустую площадь или пойти, как планировал Анчар изначально, дальше переулками, пересекши бульвар, — но как раз в этот момент их окликнули сзади.
— Милостивый государь! Да-да, вы, без шапки! — Анчар обернулся. Отделившись от группы офицеров, гревшихся у отдельного костра, к ним направлялся молодой подпоручик — одного возраста с Анчаром, с пышными аккуратно уложенными рыжими усами на румяном рябоватом лице. На носу у него были очки в тонкой стальной оправе, — такие же круглые, как у неистового студента-кокаиниста Евгения с этой безумной утренней лихаческой тройки.
— Сударыня, — видимо, с первого взгляда признав в прохожих людей своего класса, офицер наклонил голову в адрес Гертруды, а потом обернулся к Анчару, указывая рукой в перчатке на прореху в пальто. — Это где…
Прежде чем он успел спросить, совсем близко и резко, дробно разносясь по пустой площади, заколотил пулемёт, куда-то дав очередь, остановился на секунду, будто перевести дыхание, — и следом дал ещё одну.
— А, не беспокойтесь, это вон оттуда наши лупят, — с покровительственным благодушием сказал офицер, указывая на колокольню монастыря. Анчар с Герой обернулись и заметили, что там сейчас под колоколом спиной к площади сидела пара человек в шинелях, — один на коленях, другой рядом с ним, высматривающий что-то в бинокль. — Они в другую сторону стреляют. Я хотел спросить: где это вас так? — ещё раз указал он на пальто Анчара.