14:30 11.12.1905
-15 °С, мелкий снег, ветерНа Кудринской площади, куда Гера и Анчар попали, отделившись от дружины Медведя (те у Зоосада свернули влево на Большую Грузинскую), было людно, и так же, как и у Пресненской заставы, шло строительство баррикад. Здесь, отметил Анчар, баррикады делали основательней, — выше человеческого роста громоздили по-ежиному торчащие в разные стороны серые заборные доски и кованые решётки, деловито облепляли снаружи снегом — и при всей нужности этой работы всё равно выглядело это по-детски, будто снежную крепость строят, — а потом обливали водой, передавая вёдра по цепочке. Площадь вообще была укреплена со всех сторон — баррикадами и натянутыми проводами перекрыты были выходы на Большую Никитскую, Поварскую, с обеих сторон Садового кольца, и лишь выходы на Пресню и Малую Никитскую были оставлены открытыми, вероятно нарочно.
В стороне от строительства на площади стоял пожарный обоз — всё как полагается: встряхивающие обындевелыми гривами тяжеловесные кони под попонами, медные трубы, скатанные шланги, блестящие шлемы в руках мёрзнущих и растерянных пожарных.
— Вы какой части? — спрашивали у них прохожие.
— Пречистенской, — хмуро отвечали пожарные, покуривающие папироски, собравшись в кружок.
— Чего ж вы тут встали?
— Ничего вроде не горит… — отвечали пожарные, которые сами, похоже, не очень понимали, что они тут делают.
— Братцы, братцы! — закричал кто-то из толпы. — А давайте что-нибудь подпалим, а то пожарным без работы скучно! Заодно и погреемся!
— Я те подпалю, сукин сын! — усатый пожарный с козел показал шутнику кулак в варежке, и тот со смехом предпочёл скрыться в толпе.
Здесь же Анчар с Герой заметили и военных — четверо безоружных солдат в серых шинелях грузили что-то в армейского вида одноосную тележку с ящиком в кузове. Вокруг них собралась небольшая толпа, и, подойдя ближе, Анчар с Герой увидели, что солдаты грузят в тележку труп в подбитых железом блестящих сапогах. «Офицера застрелили», — прокомментировал один из наблюдавших. Закончив погрузку, солдаты закрыли ящик и потащили тележку к заставленному баррикадой выходу на Поварскую.
— Вы пройти нам дайте тут, — несмело обратился один из солдат к стоящим у баррикады, — разберите, чтоб мы могли пройти.
— Разберём, конечно, — серьёзно соглашались люди, расступаясь перед труповозкой.
— Братья солдаты! — принялся агитировать перед солдатами какой-то студент, потрясая кулаком, — переходите на сторону народа! Раздавайте своим товарищам листовки, — я вам их сейчас принесу, — уговаривайте товарищей повернуть оружие на начальство!
Солдаты не отвечали, опасливо-настороженно глядя по сторонам из-под фуражек. По их виду было ясно, что листовок никаких брать они не хотят, а хотят лишь, чтобы поскорей открыли проход в баррикаде и пропустили их к своим.
Однако, мрачны были только солдаты с трупом офицера и окружавшие их в почтительном молчании прохожие — в других же местах работа шла бойко и весело, и опять, как утром на Каретной площади, Гера видела в публике это лихорадочное нервное оживление, припадочный задор — и вызвано это, вероятно, было тем, что выстрелы, которые Гера с Анчаром слышали уже давно, теперь раздавались совсем близко, со стороны Поварской и Большой Никитской: грохал винтовочный залп, вслед за ним, перебивая друг друга, хлопали револьверы, а откуда-то ещё, как дальний гром, доносилось уханье пушек и беспрестанный, тревожный колокольный звон. Гера с Анчаром уже почти пересекли площадь, направляясь к выходу на Малую Никитскую, когда с соседней Большой Никитской, протискиваясь через проход у стены дома и карабкаясь по обледенелой стенке баррикады, один за другим полезли запыхавшиеся дружинники, удирающие от кого-то.
— Шмитовцы, шмитовцы отступают! — разнеслось по публике.
— Гражданские вон с баррикад! Зовите резерв из бани! — взмахнув браунингом, закричал шмитовец, и действительно, толпа, побросав работу, кучками потекла к выходам с площади, — но Анчар и Гера были уже в переулках за Садовым кольцом.
После оживлённой как в базарный день Кудринской площади здесь было внезапно пусто — пусто, но всё-таки не мирно: в Гранатном переулке Анчар с Герой набрели на следы разобранной баррикады — вывороченную и поваленную афишную тумбу, прислонённую к стене решётку ворот, обломки досок, бочек и ящиков, в беспорядке лежащие на снегу. Некоторые стёкла в домах здесь были выбиты, а дверь парадного хода выломана. Здесь же им встретился одинокий пешеход — пожилой седобородый мужичок мещанского вида с котомкой в руках.
— Милые, а там на Кудрине сейчас стреляют? — деловито поинтересовался он у Анчара с Герой. Анчар ответил, что да, стреляют, и мужичок, подумав немного, свернул в подворотню, видимо, решив поискать обход.
Шли дальше. Вокруг всё так же стреляли, и теперь со всех сторон — сзади от Кудринской площади, откуда-то спереди, и всё так же издалека грохали пушки, и трезвонили колокола то ли из Кремля, то ли из Страстного монастыря. На Спиридоновке навстречу Анчару и Гере из-за угла вылетели ломовые извозчичьи сани с укреплённым сзади флагом — но не алым рабочим, а неожиданно — белым с красным крестом. Санями правил извозчик в тулупе, а рядом с ним, обхватив саквояж, сидел молодой безусый доктор в глубоко надвинутой барашковой шапке, остолбенело, перепугано озирающийся по сторонам. На рукаве у него тоже была повязка с красным крестом. В санях, кажется, кто-то лежал, укрытый шинелями.
— Мы тут на Пресню проедем? — сходу хрипло обратился извозчик к Анчару, придерживая лошадь. Анчар ответил, что по Гранатному и Малой Никитской проехать можно, но на Кудринской площади стреляют.
— Ну а что ж делать, Фёдор? — растерянно и как-то по-детски обернулся к извозчику доктор.
— Чего делать? Авось проскочим! — не глядя на доктора, хмуро ответил извозчик, длинно сплюнул на снег и дёрнул поводья. Когда они уже удалялись, Анчар крикнул им вслед, спрашивая, откуда они сами едут.
— С Тверской! — обернулся доктор. — Вы только туда не ходите, там бой идёт!
Вышли на очередной перекрёсток и здесь сразу же наткнулись на баррикады, с обеих сторон перегораживающие Малую Бронную.
Эта улица была узкая, а потому и баррикаду здесь было легко сделать крепкой, высокой, и перекрёсток будто оказался в ущелье, перегородившем два выхода из него. На обеих баррикадах волновались под ледяным жгучим ветром узкие красные флаги, но дружинников видно не было — только у зыбко трепещущего под ветром костра из досок на выломанной скамейке и венских стульях сидели в кружок несколько человек без оружия.
— Куда идёте? — спросил один у Анчара с Герой. Те ответили, что на Самотёчную улицу.
— Через Тверскую осторожней идите, там стрельба!
— Вы санитарную карету видели, навстречу вам ехала? — спросил у них другой, которому, видимо, просто было скучно. — Всё в порядке с ними? Ну помогай Бог.
15:05
-16 °С, мелкий снег, ветерНаконец, двигаясь по полупустым переулкам мимо вымерших зданий, закрытых лавок, трактиров, запертых дверей домов, редко встречая прохожих и совсем не встречая ни дружинников, ни правительственных войск, добрались до выхода на Тверскую у глазной больницы.
Здесь остановились у угла здания, не спеша выглядывать: на Тверской и правда стреляли, но Анчар и Гера не видели отсюда, кто, а лишь слышали, как от Триумфальной площади доносится сначала нестройный, редкий винтовочный залп, затем — бойкая револьверная пальба и какая-то первобытная, дикая железная колотьба, будто толпа с размаху вразнобой била по металлическим листам. «Отходим, отходим!» — послышалось оттуда, и Анчар с Герой увидели с десяток-другой солдат, отступающих мимо них по направлению к бульварам, — сначала пятясь, припадая на колено и выпуская одиночный выстрел из винтовки, затем всё больше поворачиваясь и пускаясь в бег. Один из солдат, пробегая мимо выхода в Мамоновский переулок, столкнувшись очумелым взглядом с Анчаром и Герой, вскинул было на них винтовку с примкнутым штыком, но тут же сообразил, что видит гражданских, и пробежал мимо.
Солдаты, пригибаясь, удирали к бульварам, а вслед за ними с нестройным «ура!» уже неслись дружинники, и самым странным было то, что вела их за собой девушка в барашковом полушубке и длинной чёрной юбке, по виду — молодая учительница из черты оседлости. Это выглядело как какое-то русское переложение известной картины Делакруа, разве что с подобающей северному климату целомудренностью наряда: с носа у барышни слетело пенсне и болталось теперь на цепочке; высоко подняв особенно огромным кажущийся в маленькой женской руке маузер, она на ходу резким срывающимся голосом вопила «За мной!», и с десяток мужиков-рабочих и студентов бежали за ней, паля вслед отступающим солдатам. Ни в кого, впрочем, насмерть не попадали: обернувшись вслед отступавшим, Анчар и Гера не видели оставшихся на снегу тел — но кто-то был ранен и бросил винтовку, к которой, как к добыче, сразу же метнулись дружинники.
Только лишь рабочие с криками пробежали мимо них, как со стороны бульваров ухнуло и с грохотом и белым облаком дыма взорвалось где-то дальше по улице и выше, на уровне третьего этажа: с хрустальным звоном посыпались стёкла, пронзительно засвистело вокруг, чиркая о стены, свинцовым градом вонзаясь в снег. Глухо стукнулся о стену и, оставив выбоину в штукатурке, упал в нескольких шагах от Анчара с Герой гнутый чёрный осколок, дымящийся в снегу.
— Шрапнель! Шрапнель! — наперебой закричали дружинники, бросаясь наземь.
— Винтовку поднимите! — истерично кричала их предводительница. — Отходим!
— Сволочи!!! — с надрывом закричал в пространство кто-то из дружинников. — На японцев жалели, на нас не жалеете!