Левин лежал и смотрел в потолок. Всё тело ныло как после драки (и, кажется, определенная доля истины в этом была), голова при попытке пошевелиться взрывалась похлеще гремучей ртути, а шевелиться приходилось, сблевывая в таз, и сразу же сворачиваясь в комочек, словно раненое животное... Но вот, боль сходит. Мышцы расслабляются, конечности вытягиваются, и глаза снова устремляются в потолок.
— Ничтожество.
Тихо сказал сам себе Володя.
Сказал и ощутил внезапное удовольствие от собственного жалкого состояния. Ничтожеством быть легко — ни за что не отвечаешь, ничего не желаешь, знай себе сиди в бочке и огрызайся на всех, кто закрывает теплые солнечные лучи.
Потом приходит стыд. Краска покрывает бледные щеки.
Это же надо было так опозориться!
В первый же день на новом месте!
Перед Душаном!
Левин закрыл глаза, ощущая на переносице предательскую влагу. Зажмурился. Можно прогнать слезы. Можно вытерпеть боль. Но чувство, сложное чувство — жалость к себе, ненависть к себе, отвращение... Оно никуда не денется.
"Слабак" — Произнесет внутренний голос — "Не смог выполнить простое поручение, добыть обыкновенный химикат. Ладно, всякое бывает. Но что ты сделал потом?! Кокаин? Проститутки? Владимир Иосифович Левин, дитя раввина, жалкая, ничтожная ты тварь"
И правда тварь.
Сдохнуть хочется.
Так сильно хочется сдохнуть...
Вместо этого блюешь.
Снова.
Бывают такие моменты, когда чувствуешь, что совершил нечто непоправимое. Что теперь абсолютно не важно, что ты скажешь, что сделаешь, на тебя уже не посмотрят как раньше, каждый раз, встречая чей-то взгляд ты, лучше любого экстрасенса, будешь знать, о чем думает собеседник. "Левин? А, это тот, которого под кокаином шлюхи голым на улицу выставили."
Кругом был свет. Слишком много яркого света.
Уткнулся носом в спинку дивана.
— Ненавижу.
Шепнул обивке.
— Ненавижу...
Повторил. Повторил еще раз.
Так нельзя. Нельзя больше. Ты разве, сука, не видишь, что так больше нельзя?
Это ведь ты сделал. Всё ты, никто больше.
Кусок дерьма медвежьего, жидовская морда...
Издалека разговор слышится. Душан с кем-то говорит. Не иначе, рассказывает товарищам по террору как Левин обос... Впрочем, не будем делать ситуацию еще хуже чем она есть (оказывается, могло быть и хуже!) — Облажался. Володя ждал взрыва хохота, но не услышал ничего.
Видимо, готовят насмешки для личной беседы — что же, это хотя бы честно.
"А не дождутся" — Сжал зубы.
Уходить надо. Уходить с гордо поднятой головой. Пусть хоть на весь свет смеются. Пусть всему миру расскажут, какое Владимир Левин дерьмо! Не дождутся!
Уходить надо.
Надо бежать.
"Простите, кажется, я не вполне готов к практической работе. Не выдержал. Вы должны понять. В Петербурге точно поймут. Извините, что подвел"
И бежать, подальше от всех, кто помнит...
Усилием воли поднялся. Прибрался за собой. Прибрался — сильно сказано. Просто таз вынес, да воды глотнул. На большее сил уже не хватило.
Слишком много яркого света. Да и бормотание с крыльца — как же громко они бормочут. Мухи, мать их, Вельзевулы...
Наконец-то диван. Любимый диван...
"Тебя одного, друг мой, мне будет не хватать. Но нет же, решено, кончено, решительно кончено! Россия большая. Куда-нибудь сбежим от позора, а там... Мало ли в жизни шансов сдохнуть? Но ни дня больше в Нижнем, ни дня больше с этими..."
Тут мухи стали ближе.
Незнакомые, чужие мухи.
Изумленно, Левин сел, замутненными глазами поводя по сторонам.
Девушка. Чужая, определенно не Лизавета Михаллна.
"Что же они, экскурсии ко мне водить решили, сволочи?" — Успел было подумать Владимир Осипович, вслушиваясь...
А когда вслушался стало не до мыслей.
"Вляпался! Вляпался! Аресты пошли! Нет, ну это просто вершина позора...
— Что вы успели сделать в терроре, перед каторгой?
— Кокаину купил, принял, очнулся — жандармы"
Срамота.
— Вова...
Хрипло (аж голос пропал) представился Левин. И добавил, тихо
— Ленский.
Нет мыслей. Совсем. Только страх животный.
Пошел за водой, словно заводной автомат. Сам выпил стакана три наверное. Затем схватил графин, стал пить из него, чуть облившись... Наконец, вспомнил поручение. Наполнил стакан, тот-самый, принёс.
— В-водичка... П-пожаллста...
Протянул барышне воду. А в голове одно сидит.
"Бежать, бежать..."
— Я на минутку. Извините.