21.07.1906 23:30
Нижний Новгород, Ярмарка,
«Артистический клуб»
+21 °С, ясно, тихо
— Там фильма идёт, — открывая перед Анчаром дверь, сказал бородатый швейцар в ливрее.
Анчар зашёл в тёмный зал. На стене напротив над смутно проглядывающейся в сумраке сценой свинцовой окалиной сиял экран, на котором немо перемещались мерцающие тени — потусторонне выглядящие мужчины в чёрных шляпах эпилептически плясали в нелепом хороводе. В сторону экрана откуда-то сверху от дверей был направлен широкий конус слюдяного света, и за краями этого бледного электрического снопа виднелись ряды столиков, тени за ними, белые пятна скатертей, бокалы. В жизнерадостной истерике фальшиво надрывалось пианино, доносился смех, обрывки разговоров, кашель, звон бокалов, и фоном всему этому со стороны перемигивающего над головой серебряного глаза прожектора мерно стрекотала плёнка.
Свободных столиков, кажется, не было, и Анчар отошёл от дверей к тяжёлой бархатной портьере, где уже стояли какие-то люди. Рядом шумно вспыхнул язычок пламени, на мгновение осветив усатое лицо, и погас, оставив резкий запах серы и оранжевую точку папиросы в густой тени.
— Нда-с, — то ли в адрес Анчара, то ли в пространство пьяно произнёс закуривший, распространяя запах табака и перегара. — Фифа! — нечётко показал он рукой с папиросой куда-то в сумрак, где, кажется, проходила какая-то женщина. — Фифа! Цаца! Однако ж, бутербродная компания… — и, покачнувшись, незнакомец пошёл прочь, опасливо придерживаясь за портьеру.
Картина на экране тем временем сменилась — теперь показывали дорогу через лес, по которой из-за края экрана как-то дёргано выскочила вереница всадников на чёрных и белых лошадях, в широкополых шляпах, с ружьями и револьверами. Одни, оглядываясь, палили назад, бесшумно пуская из стволов облака белого дыма, их преследователи палили вслед, сшибли одного с лошади… Глаза потихоньку привыкали к полумраку, и Анчар различал фигуры за столиками на диванах вдоль стен — бороды, пиджаки, голые женские плечи. Кто-то, привстав из-за стола, держал за горло бутылку шампанского, стараясь хлопнуть пробкой так, чтобы подгадать к очередному выстрелу на экране: не подгадал, но его спутники всё равно рассмеялись.
— Утёк! — воскликнул кто-то, — а вот мы в железную дорогу! Идёмте, идёмте! — несколько человек поднялись с мест и двинулись к двери в заднем конце зала, промелькнув по экрану чёрными тенями. На экране тем временем люди в шляпах, уже пешие, перестреливались друг с другом в лесу, лихо валясь наземь. Когда упал последний, кадр неожиданно сменился, и во весь экран на чёрном фоне показалось усатое немолодое лицо в американской широкополой шляпе и шейном платке. Человек поднял револьвер, наставил его прямо в камеру и беззвучно выстрелил — раз, другой, третий. По залу прокатился удивлённый возглас, и тут лицо с экрана пропало, прожектор погас, и до боли в глазах ярко вспыхнуло электрическое освещение. Теперь Анчар мог ясно разглядеть обстановку в зале — тяжёлые красные портьеры вдоль стен, деревянные панели, полуотгораживающие закутки с бархатными диванами и столами, сцену, на которой уже появились двое рабочих, убирающих натянутый экран. Бородатые купчины во фраках, подрядчики, пьяно весёлые господа мотовской наружности, гимназического вида юноши с набриолиненными волосами и нечистой кожей (вот ведь, кто Маркса читает, а кто по кабакам), тут и там сидели нарумяненные, порочного вида девицы в платьях с рюшечками и страусовыми веерами в руках. Мимо прошёл потный половой с подносом, заставленным посудой.
— А через минуту, господа, на сцене появится знаменитая Серафима Тугаева, — не дожидаясь, пока экран будет снят, объявил со сцены конферансье. Знаменитая Серафима Тугаева ажиотажа в публике не вызвала — то и дело кто-то вставал из-за столиков и проходил в дверь в дальнем конце. Прошёл туда и Анчар.
За дверью оказалось помещение с зеркальными стенами, отчего казалось ещё ярче освещённым, со столами зелёного ломберного сукна с картами и рулеткой. Играли в шмен-де-фер, понял Анчар, подойдя к одному столу, вокруг которого уже столпилась кучка народа. За столом сидели несколько человек, и игра здесь шла по-крупному — потный щекастый толстячок в ослабленном галстуке как раз одышливой присвистывающей фистулой заявил «Банко», достал из кармана кошелёк и принялся отсчитывать сотенные кредитные билеты.
Не став дожидаться конца розыгрыша, Анчар отошёл к открытому окну, в котором за свеже шелестевшей густой чёрной листвой сада виднелись электрические гирлянды и доносился шум с ещё гремевшей, не собирающейся засыпать улицы.
— Так ведь урожай ожидается плохой по всей Волге, — услышал он разговор стоящих у соседнего окна курильщиков. — Мало, что лето жаркое, дождей нет, так ещё и поджоги эти… Ну вот Лидваль и получил подряд на поставку хлеба в голодающие губернии, — увлечённо рассказывал благообразного вида господин в чеховском пенсне, — то ли юрист, то ли доктор.
— Постойте, да ведь он не хлебопромышленник! — вставил его собеседник, франтовато одетый молодой человек с напомаженной фиксатуаром до эбонитового блеска шевелюрой. —
— В том и дело, голубчик! — увлечённо продолжал первый. — Он не то что не хлебопромышленник, вы не поверите, чем занимался этот Лидваль до сего года: продавал американские ватерклозеты в Питере!
— И ему вот так вот просто выдали подряд на восемьсот тысяч?
— Ну уж конечно, не просто, дорогой мой, — снисходительно усмехнулся рассказчик. — Вы думаете, откуда это всё, — повёл он рукой вокруг, — откуда взялась вся пресловутая бутербродная компания? Яковлев-дурачок откуда взялся? То-то, голубчик…