Просмотр сообщения в игре «Эсер без бомбы — не эсер»

За чаем в светлой и полупустой по утреннему времени, сдобно пахнущей кондитерской напротив вокзала Елизавета Михайловна объяснила Анчару, как добраться до снятой накануне дачи (и то, было бы что объяснять, — извозчику сказать «Башкировские дачи, что у Великого Врага» и готово), как найти нужную (это было путанней) и что сказать, если заявится хозяин (ему было сообщено, что из Москвы на лето приезжает родственник). Передала ключи, и с тем оставила Анчара допивать чай, а сама удалилась.

Анчар не спеша позавтракал и в ожидании назначенного времени встречи с Лёвиным спросил у мальчишки-разносчика свежую газету — «Нижегородский листок». За чаем просмотрел свежеотпечатанный номер с первой страницей, почти полностью занятой рекламами пароходных обществ, номеров и ресторанов. Раздел «Из столиц сообщают»: в Финляндии неизвестные застрелили члена Государственной Думы кадета Герценштейна — разумеется, чёрная сотня, кто ещё. Там же, в Гельсингфорсе, начались волнения в минных и артиллерийских частях — есть убитые и раненые. «Местные новости»: Ярмарочный комитет намерен установить равную оплату труда пристанных и судовых рабочих. В Сормове группа вооруженных явилась в лавку и потребовала 5000 руб. Такой суммы не оказалось. Были произведены выстрелы, которыми ранен городовой. Грабители скрылись. Боятся слова «экспроприация» газетчики, не пишут. А всё же замалчивай-не замалчивай, а и тут всё крутится, славно и жарко горит. «Внешние новости»: два итальянских корабля подвергли бомбардировке турецкий лагерь и окопы. Юаньшикай телеграфировал хуттуте о верблюдах, подаренных богдыхану халхаскими хошунами… что? К чёрту эту тарабарщину. «Смесь»: Шаляпин судится с бывшим редактором «Вечерней Москвы» Шебуевым. В центре Рыбинска революционер экспроприировал у слепого нищего 10 ½ копеек (а вот здесь не испугались слова). В Феодосии мчащийся на бешеной скорости автомобилист сбил студента-велосипедиста, к счастью, без жертв. Автомобили — чума нового века. Близ Кирсанова живёт старик-свидетель войны 1812 года.

Анчар закрыл газету, расплатился за завтрак и, звякнув тусклым дверным колокольчиком, вышел на пыльную привокзальную площадь. Только сейчас, присмотревшись, заметил он свеже заштукатуренные следы на кремовом фасаде вокзала, как припудренные оспины тут и там. Здесь в декабре оборонялись большевики, — вспомнил Анчар, — как они на Пресне, так и эти здесь. Остановил извозчика, забрался на рассохшийся дерматин сиденья, сказал ехать в город. Было ещё рано, но не торчать же на вокзале до полудня.

Извозчик как-то очень по-летнему лениво повёз Анчара по незнакомому просыпающемуся городу. Проехали под нелепо китчевой триумфальной аркой с царскими инициалами, по завешанными рекламой и вывеской улицам с бесконечными сонными лавками под жестяными навесами и цветастыми маркизами, мимо часовни с флагами и вывернули на как-то разом широко распахнувшийся сверкающий водный простор, за которым в сизой солнечной мгле вставали крутые зелёные холмы, меловые сползающие вниз с холмов кремлёвские стены, хаос рыжих крыш, красных стен, щетина мачт на зеркально сверкающей воде, чёрные султаны ползущих по реке пароходов и катеров.

Через мост проехали в город, гремя и трясясь на булыжной мостовой, поднялись по крутому спуску под Кремлём и остановились на широкой благообразной площади — как раз под тем самым памятником Александру II, где Анчар уговорился встретиться с Лёвиным. Но уговорились на двенадцать, а теперь ещё и десяти не было. Нужно было как-то убить два часа, и Анчар пошёл смотреть Кремль.

Долго бродил мимо каких-то безликих присутственных мест, из-за решётки посмотрел, как под отрывистые офицерские крики по-детски торопливо строятся стриженные, глупо одинаковые кадетики на беспощадно солнечном плацу местного кадетского корпуса. Долго глядел на раскинувшийся с высоты холма широченный вид на Волгу, бесконечные леса за ней. Спустился по круто уходящей вниз аллее ухоженного парка к крепостным стенам, от нечего делать рассматривал ряды глухих арок, щербатые, видимо, очень старые кирпичи стен, чугунную оковку закрытых ворот. Поднялся к станции элеватора, купил в дощатом павильончике у скучающего старичка стакан сельтерской воды, с удовольствием выпил. Сильней и сильней припекало.

Совсем уж невесть зачем заглянул в попавшийся по пути собор. Застойная сумрачная тишина, тонкие снопы янтарного света из узких решётчатых окон, гулко отдающиеся шаги, призрачное как галлюцинация тихое покашливание богомольной старушки под иконой, сладкий запах ладана, череда чёрных ликов в густом тёмном золоте иконостаса, красные огоньки лампад, пара косых свечек в кандиле… Всё, как везде. А из необычного — вот стоит изукрашенная затейливыми узорами в псевдорусском стиле часовенка. Подошёл. Под сводом — мраморная доска со старой надписью.


Занятно было по слогам разбирать полустёршиеся завитушки позапрошлого века: «Избавитель Москвы, Отечества любитель и издыхающей России оживитель, Отчизны красота, поляков страх и месть, России похвала и вечна слава, честь: Се Минин Козма здесь телом почивает. Всяк, истинный кто росс, да прах его лобзает». Всё ясно. Мимо Анчара мелкими шаркающими шажками прошёл дьячок в чёрном, тихо хлопнул какой-то дверцей. Анчар вышел из собора. Ждать уже оставалось недолго.
---
А Владимир Осипович тем временем уже вышел из ресторана «Царских номеров». Ещё пару раз завтракавшие слышали выстрелы, совсем уж глухо, потом ещё пару раз мимо окон ресторана проехали казаки — в одну сторону, обратно, — и на этом всё и кончилось. Оставшиеся в ресторане оживлённо обсуждали случившееся, но, так как знали все не больше Лёвина, то и сказать ничего нового не могли, а лишь переливали из пустого в порожнее.

Наконец, под окнами ресторана появился городовой, кликнувший дворника и принявшийся вместе с ним собирать раскиданные юношей листовки. К окну подошёл один из купцов, тянувший уже четвёртый стакан чаю, и, отворив раму, подозвал городового:
— Милейший, а подойди-ка сюда, будь добр, расскажи нам всё по порядку. А то мы тут чаи гоняем, а жив губернатор или нет, сами не знаем, — и достал из кармана целковый.
— Его превосходительство, слава Богу, живы, — городовой важно перекрестился и лёгким, будто завершающим знаменье движением принял монету, — стреляли, как оказалось, вовсе не в него, а так, для испугу.
— А кто ж стрелял, какая партия? — продолжал расспрашивать купец.
— Да кто ж, твоё степенство, их разберёт, какая там у них партия, — развёл руками городовой, оглянулся на дворника и крикнул, чтобы тот продолжал собирать листовки. — Социалисты, вестимо…
— Да уж надо думать, что не чёрная сотня, — с сарказмом ответил купец.
— Да все они голозадая партия, как по мне! Студенты да босяки какие-то! Это ж они, сучьи дети, и заорали первые, что губернатора-от убили! А как народ-от от пристаней к Главному дому потянулся, так они начали листы свои раскидывать — кто с крыши, кто с окна. Мы за ними — они по крышам, по дворам наутёк, чисто зайцы! Я вот гнался за одним патлатым, да вы и сами видели, — а не поймал. Может, другого кого поймали, это я пока не знаю… А губернатор, губернатор, слава Богу, жив-здоров — лично народу изволил из окошка показаться, чтобы толков не было, я сам видел.
— Ну спасибо, утешил, братец, — добродушно сказал купец. — А листовочку-то вон дай ознакомиться: любопытно!
— Не положено, — с укоризной ответил городовой. — Нам их собрать поручено.
— Да ты дай, дай, — купец достал из жилетного кармашка ещё монетку и покровительственно протянул её городовому. — Или ты что, боишься, что я начитаюсь и на баррикады пойду? — со смешком добавил он.
— Эх, и хочется же вам эту дрянь читать… — вздохнул городовой, принимая монету, и передал купцу мятый жёлтый листок — такой же, что прихватил с мостовой себе и Лёвин.