Душа человеческая - потемки. Вот и невинный в общем-то подкол Дмитрия (подкол ли?) внезапно пробудил в смущенном, самом с собой не в ладах, Владимире Осиповиче какую-то гордость, невыносимое желание себя показать. Все-таки он не мальчик, курс кончил и кто знает, будь его душа чуть мертвее, а разум чуть живее, мог бы сейчас служить военному министерству в качестве разработчика взрывных смесей или в университете курс читать.
- Я скорее... Принципиально.
Тяжело не бояться террориста. С одной стороны безумно хочется заслужить его одобрение и уважение, с другой трудно отделаться от смутного образа, старой привычки - убийца, преступник, каторжный...
- Понимаете, я не совсем дурачок. Доводилось мне и Энгельса читать и Спенсера, и даже какого-нибудь Мальтуса. Просто кажется мне что на платформу встать это как... Руки себе связать. Мол, "если стрелять то только из охотничьих ружей". А как по мне дело может сделать и эсер и эсдеп, и даже либерал, если его соответствующим образом подготовить. А на платформе стоять - одни туда, другие сюда, а в результате что получится? Одна болтовня, а не революция.
Конечно, не подозревал Владимир Осипович насколько дилетантскими выглядели его размышления. Хотя бы потому, что революции не делаются ради революции, а в каждой партии места в будущем кабинете давно поделены. Но не подозревал искренне, и с твердой верой в то, что ежели собраться всем вместе, просто так, без платформ, то будет как пальцы в кулак сжать - и рожу царю расквасить запросто, а пальчиком разве что глазки выдавишь - да и то, другой останется.
Был он революционер не столько сознательный, идущий к какой-нибудь "диктатуре пролетариата", сколько стихийный, тяготеющий к революции самой по себе, а уж что потом, Владимир Осипович вовсе не знал, хотя предпочтительнее всего почитал потоп.
И показалось ему сейчас совсем не то, что должно было показаться, поскольку изучал терроризм Володя как было выше отмечено на романах, и свято верил, что сейчас какой-нибудь Душан Верховенский, начнет ему, Ставрогину, про Ивана-Царевича втирать. Вот и виделось - если искренне, навстречу к нему, со всей душой, про кулак рассказать, про общее дело, так наверняка поймет террорист... Вот и начал юноша бледный вещать с душой.
- Вы вот меня проверяете. Что я точно знаю. Я буду с Вами откровенен, меня связывает дружба с Александром Федоровичем. Он рассказал мне про Нижний, рассказал и о том, что повезем динамит. Я признаться даже хотел сказать, что лучше бы мне его везти, потому что Вы как видно человек опытный. Каждый такой для революции важен, Вы и без динамита дел наделаете и губернаторов постреляете. А я вот - проходное звено, однодневка. Таких берут и на каторгу отправляют без разбора, а они не выбираются, потому что руки у них...
Показал новому товарищу свои руки, нежные, жидовские, да вздохнул тяжело.
- Слишком белые. У меня в терроре опыта нет, до сих пор я занимался составлением листовок, жил долгое время в Петербурге. Не привлекался, а стало быть и слежки за мной быть не должно.
Володя огляделся вокруг, не слушает ли кто, и потом продолжил, тише.
- А Вы хотя и не говорите, но видно, что вся жизнь у Вас в терроре, может быть и во втором поколении. Нет у Вас в жизни ничего кроме дела, большого Дела, это и по словам видно. Люди ведь обычно в поезде книжки читают, с барышнями заигрывают, а Вы только скуку прогоняете. И предпочел бы я, чтобы меня предали, а не Вас, потому что я просто химик, который когда-то готовился пойти на военную службу и бомбами занимался, который по женщинам ходил, стишки дурные писал, да только вот все мои бомбы ничего не стоят, если не будет того, кто сможет их кинуть, листовки - если некому их раздать. Я, дорогой Димитрий Иоаннович, совсем конченный человек. А вот для Вас может быть и настанет новая эпоха. Вы конечно можете мне не доверять, и это право Ваше. А только я за Вас умереть готов и не потому, что Вы такой хороший, а потому что жизнь собачья мне совсем опостылела, вот и решил остаток дней человеком доходить, не для живота своего.