18:50 12.07.1906
Москва, Сухаревская площадь— Что значит, «а ты зачем с этим связался»? Ты просто представить не можешь, что творилось у нас в Питере в ноябре, — распалившийся и покрасневший от пива и духоты, говорил, наклонившись через стол, собеседник Черехова — франтовато одетый гладко выбритый молодой человек с жёстким коротким бобриком на голове. — Город бурлит, на каждом заводе боевые дружины, стачка за стачкой, войска ненадёжные, типографии работают на полную катушку, круглыми сутками, листовки расклеивать не успеваем, складывать некуда! Был у нас Совет рабочих депутатов, верховодил там такой Троцкий, — собеседник сделал быстрый вопросительный жест: слышал, мол, о таком? Черехов отрицательно покачал головой, — это псевдоним, конечно, как настоящая фамилия, не знаю. Эсдек, но парень толковый, энергичный. Настоящий якобинец, вот с ним кашу заварить можно! Идея была — поднять всеобщую вооружённую стачку разом с москвичами. Уж на что я не военный человек — и то раздобыл револьвер, собрал группу ребят из фабричных. Думал, сейчас заводы остановим, пойдём Васильевский остров поднимать: мосты захватим, караулы выставим, казаков разоружим, — и на Зимний приступом! Хорош бы я был, вообрази — на штурм с револьвером бегом через Дворцовую!
Собеседник Черехова звонко расхохотался, громко хлопая ладонью по скатерти. Кажется, вся история сорванного петербургского восстания его изрядно веселила — рассказывал он, жадно захлёбываясь, упиваясь собственной лихостью, рисуясь. Александр Фёдорович Керенсккий вообще был такой — какая-то цирковая порывистость была в каждом его движении, бурлеск какой-то был в том, с каким легкомыслием он говорил о драматических вещах.
Черехов познакомился с Керенским в прошлом году — тем летом он несколько раз переходил финскую границу: нелегально, с контрабандистами, светлой балтийской ночью с динамитом, потом несколько раз открыто, дачным поездом с чемоданом, набитым литературой. На российской стороне Черехов останавливался на даче в сосновом бору, которую снимал выпускник университета, молодой помощник присяжного поверенного Керенский. Последний раз виделись они в сентябре — Черехов уехал обратно в Швейцарию, чтобы к зиме вернуться в Москву, Керенский остался делать революцию в Питере. Сейчас же встретились они случайно: Черехов, только недавно вернувшийся в Москву, ранним туманным утром шёл по улице, и вдруг его звонко окликнули.
— Ну, охранка сработала лихо, надо им отдать должное, — увлечённо продолжал свой рассказ Керенский, — за несколько дней до даты стачки, в конце ноября, пошла волна арестов. Испил и я чашу сию. Я конечно, на квартире хранил и револьвер, и листовки — это я только потом понял, как это глупо было! Хорошо ещё, хватило ума списки дружины не делать. Я, разумеется, никого не сдал, — как что-то само собой разумеющееся, вскользь заметил Керенский. — Зиму просидел в Крестах — весело было сидеть, чёрт возьми! В камерах один сплошной митинг, надзиратели не знают, что делать, как со всей нашей оравой после Манифеста поступать. Кто хотел — бежал, это элементарно было; но большинство даже бежать никуда не хотели — а зачем, собственно? Еду из ресторанов привозят, газеты, табак, что угодно. Общество — лучше не придумаешь, весь спектр мысли: от анархистов до сионистов. Тесновато, правда, но ничего, притерпелись — всё равно все камеры настежь открыты, к кому хочешь, к тому в гости и идёшь. Ну, после нового года уже построже стало, конечно… но тут-то меня и выпустили, выслали к семье в Ташкент. Я там несколько месяцев под саксаулами отдохнул — и вот, теперь еду назад в Питер. Остановился здесь пока недели на две… — Керенский глубоко вздохнул и артистичным жестом, откинувшись на спинку стула и далеко простерев руку, эффектно щёлкнул пальцами, подзывая полового.
Они сидели в извозчичьем трактире у Сухаревой башни, где уговорились увидеться во время утренней встречи, — тогда поговорить не успели: Керенский куда-то очень спешил (он вообще всегда куда-то очень спешил). В полутёмной зале с низкими сводчатыми потолками пластами висел сизый дым, тускло бронзовела бахрома на бордовых портьерах, с непосредственной безыскусностью намалёваны были по стенам жирные цветочные узоры, пухлые лозы. Из соседнего зала надрывно дребезжала механическая оркестрина. За полукруглым окошком под потолком то и дело проходили сапоги, штиблеты, края юбок. Бойко гомонила, взрывалась хохотом зала: не одни лишь бородатые извозчики в лоснящихся кафтанах были тут, но и шумные студенты в толстовках и фуражках набекрень, прилично одетые горожане, а из одной стенной ниши сквозь русское многоголосье пробивалась и оживлённая английская речь каких-то клетчатых путешественников, решивших вкусить русской экзотики. Половой в замызганном фартуке ловко лавировал между выставленных в проход ног в блестящих сапогах, держа в руке поднос с чайником и жиром истекающими пирожками; за ним стремглав пробегали туда-сюда оборванные мальчишки на побегушках, отправляемые на улицу за папиросами или грушевым квасом. Было шумно, пахуче душно и очень уютно. Заняв столик в отдельной нише, говорить тут можно было громко, не боясь, — уже в паре шагов любые слова тонули в гомоне. Потонули в нём и отчаянные щелчки Керенского — половой пронёсся мимо выставленной в проход руки, безучастно скользнув взглядом по посетителю, и направился к громко подзывающим его извозчикам, красным от духоты и выпивки.
— Вот и вся история, собственно, — продолжил Керенский, с удовольствием ослабляя галстук на белоснежном стоячем воротничке с франтовски загнутыми уголками. — Ну, лично у меня теперь со всем этим бомбизмом кончено. Не для меня это, вот что я понял… Другим теперь займусь чем-нибудь. Но есть у меня ещё хвосты в этом деле, есть… послушай, Анчар? — Керенский наклонился через стол, понизил голос, — я помню, ты в прошлом году динамит из Финляндии таскал? А сейчас… что? можешь достать?
Вот что-что, а достать динамит Черехов мог с лёгкостью — достаточно было лишь отдать номерок в комнату хранения багажа на Николаевском вокзале, куда он несколько дней назад поместил чемодан с полпудом американского динамита в шашках. Этот динамит он привёз из Кракова для одной подмосковной бомбовой мастерской, куда и был по собственной просьбе направлен проводить террор, — но мастерскую накрыли, и сейчас Анчар сидел в Москве с бесполезным без взрывателей динамитом, без приказов и без представления, что делать дальше. Ни о чём этом Керенский, конечно, не знал.
— Дело так обстоит, — не дождавшись ответа, продолжал Керенский тем же заговорщицки-деловым тоном, — пару дней назад мне телеграфировали с Волги, что там сейчас организуют новый боевой отряд. Они вроде как готовы метать бомбы, но динамита у них нет. Людей этих я не знаю, но знаю того, кто мне, собственно, телеграфировал, — в этом человеке я уверен, как в себе. И вот он меня сейчас очень просит как-то найти динамит, вот хоть сколько. А ещё вот что: у меня тут на примете есть ещё один человек, который ищет себе применение в терроре, — но у него нет ни динамита, ни нужных связей. Так что я его сегодня тоже сюда позвал, вот, — Керенский вытащил из жилетного кармашка часы на серебряной цепочке, с щелчком откинул крышку, взглянул, — ну да, к семи часам должен подойти, если не опоздает. За него я тоже ручаюсь, это мой старый знакомый.