— Погоди! — крикнул Черехов. — Я с тобой.
"А чего годить? А черт его знает."
Твердым шагом Алексей направился к дому.
На оклик Черехова Семён не отозвался, а, вскинув руки, пошёл дальше, переваливаясь, мощно сгребая снег в разные стороны, торить борозду к дому. Черехов спустился с насыпи, пошёл по оставленной Семёном рыхлой свежей борозде — валенки тонули в податливой, топкой снежной каше, шагать, глубоко проваливаясь каждой ногой, было трудно — и всё же Черехов нагнал Семёна быстрей, чем тот по снежной целине добрался до избушки — до неё было ещё с пару десятков саженей.
Семён, запыхавшйся, раскрасневшийся, обернулся на поспевшего за ним Черехова, на сквозящий в снопах летящего снега свет паровозного фонаря.
— А! — оскалился он, тяжело дыша. — Догнал? Ну ступай вперёд, тори снег, — он посторонился. — А то я замаялся.