Просмотр сообщения в игре «Эсер без бомбы — не эсер»

Хреново работать на заводе братьев Крестовниковых. Едкий пар из котлов, вонь, брызги серной кислоты: выхаркиваешь лёгкие наружу за сорок копеек в день. Десять лет в мыловаренном цеху — считай, покойник. Руки в волдырях, глаза слезятся. И ничего ещё работать в цеху хозяйственного мыла, где наотмашь тесаком нарубают бурую мыльную глыбу на корявые бруски, честно вонючие; хуже в косметическом, от которого за версту тошнотворно несёт ландышем, лавандой, лабудой всякой, а мыло выходит из формочек кругленькое, чистенькое, красивенькое как блядский леденец.



На казанский завод братьев Крестовниковых Макара Ильича занесло прошлой зимой, когда он при всеобщем попустительстве и бардаке бежал с красноярской гауптвахты, где содержался после владивостокского мятежа. Без копейки, в старой шинели, в разваливающихся сапогах он добрался на перекладных поездах до грязной, шумной, многоязыкой Казани. Надо было где-то работать, чтобы не сдохнуть от голоду, и вот Макар Ильич устроился к Крестовниковым.



Там, на заводе, Макар Ильич и познакомился со студентом Зефировым. Двадцатидвухлетний студент, протоиерейский сын Михаил Зефиров снимал чердачную комнату в Суконной слободе — грязном рабочем районе близ мыловаренного завода. С него он выносил серную кислоту, на казённом пороховом заводе для него доставали динамит. На своей квартире Зефиров одну за другой мастерил бомбы, которые затем кому-то отдавал. Он пил много пива, безостановочно курил, не посещал занятий в университете и выглядел запущенно и жутко, бледный как мертвец. Макару Ильичу и ещё нескольким собиравшимся у него рабочим он рассказывал, что такое анархия.

— Власти, — дико блеща глазами, откидывая длинные сальные волосы со лба, хрипло говорил Зефиров, — быть не должно вообще никакой! Потому что любая власть есть угнетение, любая собственность есть воровство. Вот земля — чьей ей быть? Помещичьей — понятно, нет. Крестьянам по наделу раздать? Кто посильней, закабалит тех, кто слабей: будут вместо помещиков кулаки. Государственной оставить? Так тебе, — обращался он к одному из слушателей, крестьянину-отходнику, — какое дело, кому за наём её платить, помещику, кулаку или государству?
— Помещика хоть сжечь можно, — отвечал слушатель.
— То-то, — зло усмехался Зефиров. — Вот говорят разные там, что государство можно сделать лучше, дескать. Как это понимать? А так, что сейчас наше государство — как телега перевёрнутая, которую народ тащит вверх колёсами. И, дескать, нужно её вниз колёсами поставить. Ну а тебе-то, быдлу тягловому, легче будет, если телега будет быстрей катить? Только стегать тебя хлеще станут…

Несмотря на анархические взгляды, Зефиров за неимением единомышленников работал с эсерами, и вскоре через него Макар познакомился и с другими подпольщиками, собиравшимися в помещении популярной газеты «Волжский вестник», редактором-издателем которой была состоятельная дворянка и убеждённая эсерка Александра Знаменская — не первой молодости плотоядно поглядывавшая на Макара властная пучеглазая крупастая дамочка с шиньоном.



Днём Знаменская строчила в газету социалистические передовицы, изобилующие выражениями вроде «вековые сосуны» и «паразиты-лежебоки», а по ночам в газетной типографии печатала листовки и брошюры — «Наши задачи», «По делам узнаете их», «К рабочим». Сначала Макару Ильичу наказали носить листовки на фабрику — он носил. Потом ему поручили отвезти чемодан с литературой в Симбирск — он отвёз. Потом, неделю назад, ему в первый раз доверили отвезти бомбу в Самару — он отвёз и её. А когда вернулся в Казань, узнал, что в «Волжский вестник» нагрянули жандармы, Знаменская арестована, а Зефиров пропал, оставив после себя пустую мастерскую. Знаменской было известно, где живёт и работает Макар, и тому ничего не оставалось, как, не возвращаясь в фабричное общежитие, поспешить к пристаням взять билет четвёртого класса в Симбирск — на проезд только до этого города и хватало последних семидесяти копеек в кармане.



В чужом, незнакомом Симбирске Макар пошёл к единственному, кого знал в этом городе: студенту Пятницкому, которому весной возил литературу. Пятницкий принял Макара настороженно, запер у себя в комнате, а вскоре вернулся с тремя рабочего вида молчаливыми парнями, усадил Макара Ильича на стул в середине комнаты и стал допрашивать обо всём, что произошло в Казани и как так получилось, что всех арестовали, а Макара Ильича — нет. Неизвестно, чем бы кончилось, если бы на второй час допроса в дверь не постучали и в комнате не появился бы кудрявый козлобородый толстячок, однажды виденный Макаром Ильичом в редакции «Волжского вестника», — его звали Николай Васильевич, и похоже, что у революционеров он был кем-то вроде офицера: его ручательства хватило, чтобы Пятницкий извинился за недоверие и приветливо предложил папирос и бутербродов с колбасой.

— Так что, отдали вы, значит, бомбу в Самаре? — живо спросил Николай Васильевич, когда Макар закончил рассказ о происшествиях последних дней. — Вот ведь досада! — с чувством хлопнул он себя по ляжке. — А я ведь как раз сейчас из Казани, следующим за вами пароходом, видимо, приехал. С Зефировым-то всё в порядке, сидит в надёжном месте, пиво хлещет. За вас ручался, кстати. Инструменты все унёс, самое главное, так что мастерскую восстановит — но сколько ж времени ещё пройдёт! А бомбы нужны, нужны сейчас… Но что ж делать, отдали и отдали — в Самаре тоже бомбы нужны. Что делать-то теперь собираетесь, товарищ Макар, а?

Макар Ильич попросил назначить его на дело. Николай Васильевич согласно кивнул, положил Макару руку на плечо и сказал, что дело есть.



И вот сейчас Макар сидел на палубе и наблюдал как разворачивается перед закладывающим дугу пароходом никогда прежде не виданный раскинувшийся на откосах и под откосами город, по пояс в тёмной в закатном солнце зелени. Солнце уже уходило на западе в реку и, не слепя, потемневшей искрой мелькало поочерёдно в окнах длинного, кубоватого красного здания под холмом у реки. У берега бесконечной вереницей протянулись пристани, и на дебаркадере той, к которой пароход, замедляясь, приближался, стоял важный приказчик пароходной конторы с планшеткой и часами, а у швартовочных тумб уже готовились принимать канаты загорелые работники.



Дебаркадер с берегом соединяли два мостка: у одного собралась небольшая кучка встречающих, у другого, для пассажиров первого и второго классов, в рядок встали несколько извозчиков. Поодаль, у склада, среди сваленных в беспорядке ящиков и тюков, собравшись в кружок, курили грузчики. Последний раз издав короткий оглушительный гудок, пароход подвалил к дебаркадеру, швартовщики ловко приняли канаты, через тёмную бурлящую щель перекинули сходни, и народ из третьего и четвёртого классов повалил, толкаясь плечами и подымая над головой мешки, наружу, а по другим сходням резвой чёрной вереницей взбежали на борт ожидавшие на дебаркадере носильщики.

В этот момент Елизавета Михайловна и Шаховской и подошли, наконец, к пристани.