Макар, спотыкаясь, бежал по неудобной, неровной мостовой Пекинской улицы: ноги подвёртывались, попадая на гладкие скосы булыжников, взмахивал сжатыми в кулак руками, удерживая равновесие, и остановился перевести дыхание у круглой афишной тумбы.
Упершись в рваный шершавый плакат пятернёй, сквозь переливчатый опиумный морок Макар Ильич с отстранённой тоской наблюдал, как улица постепенно заполняется безумцами, выполняющими неведомые действия. В паре шагов от тумбы остановился солдат в разодранной на горле гимнастёрке, высоко поднял винтовку с примкнутым штыком и оглушающе палил раз за разом, переводя прицел с одного окна на другое, и хрустальным дождём сыпались осколки на мостовую. По другой стороне улицы, прочь от набегающей толпы, пригибаясь и придерживая фуражку на голове, по-заячьи пробежал офицер в расстёгнутой шинели. Двое солдат вытащили из покинутой китайской лавки деревянный ящик, уселись на крыльцо, брали из ящика апельсины и, брызжа соком, рвали зубами корку. Напротив прислонившегося к тумбе Макара остановился матрос с бутылкой в руке, с белобрысой рожей потасканного херувимчика, безумно выкатил глаза, таращась на Макара, и надсаженным фальцетом заорал:
— Цусима! Цусима! Цусима-херосима! Цусима-херосима! — и, широко размахнувшись, запустил бутылку в застеклённую дверь табачной лавки, а где-то вдали уже толпой вытаскивали из подворотни надрывно верещавщего лаобаня.
Пошатываясь, натыкаясь на снующие фигуры, Макар вышел на перекрёсток и свернул на широкую улицу, круто спускающуюся к сверкающему, будто нависающему выше земли морю. С одной стороны вразнобой стреляли, отгоняя казачий патруль, с другой — громили магазин тканей, и со странным изумлением остановился в толпе прочих Макар, наблюдая, как из выломанного окна второго этажа, по пояс высунувшись, солдат размахивает прицепленным на палку широким отрезом чёрной материи. В странном круговороте Макара Ильича понесло дальше, от одного разграбляемого магазина к другому, а дальше — к канцелярии тюрьмы, куда повалила толпа в поисках неизвестно куда смывшегося офицерья.
Канцелярия, куда незнакомая с городом толпа прибыла, оказалась не тюремной, а Хабаровского пехотного полка, офицеров там не обнаружили, и со злости повыбрасывали бумаги из окон, расколошматили там всё и уселись было отдыхать — но кто-то нашёл в подвале бочку керосина, и с оголтелой яростью все принялись разливать керосин по вёдрам, расплёскивать по стенам, по полу, и едва успел Макар Ильич с другими выскочить из уже запылавшего здания. Первобытно ревела рассевшаяся на дворе, облепившая яблони и каменный забор толпа, наблюдая, как проваливаются деревянные перекрытия канцелярии и, разбрасывая искры, вырывается косматое пламя из окон.
Вечер Макар встретил в разгромленном зале ресторана «Одесса», где, сдвинув столы и верхом усевшись на венские стулья, незнакомая солдатня по-гуннски пировала среди сдёрнутых скатертей и разбитых зеркал. Макар вместе с ними хлестал из горла французское красное вино, заедая жареной килькой и эклерами, уже в темноте повалил вместе с толпой на пылающую кострами улицу, где уже выросло подобие баррикады, и вместе со всеми стрелял из найденного где-то карабина, целясь в сизую ночную пустоту.
Он проснулся от оглушающего протяжного гудка, ощутил пронизывающий до костей холод, онемение подвёрнутой под туловище руки, сухость во рту и тупую головную боль. Макар Ильич лежал на ледяной каменной плите причала, у самого края, рядом с матово блестящей, покрытой мелкой росой чугунной тумбой-кнехтом, обмотанной толстым швартовочным канатом. В стеклянном морском воздухе ярко светило солнце, гулял холодный ветер, пробираясь под зябко подвёрнутую шинель. В паре аршинов снизу, под облепленной ракушками и водорослями мокрой причальной стенкой мерно плескалась замусоренная маслянистая вода.
И когда Макар Ильич поднял взгляд от воды, он увидел перед собой чёрную железную поверхность с линией заклёпок и в середине — блестящий начищенной медью круглый иллюминатор. По сходням с парохода бойко сбегали солдаты с винтовками — не вчерашний оголтелый сброд, а трезвые, свежие, слушающиеся резких команд фельдфебеля. Солдаты сбегали и выстраивались в шеренгу у сходней, а Макар Ильич всё как завороженный глядел на борт парохода, на котором, переливаясь, дрожала световая рябь.
Пароход, на котором Макару Ильичу довелось совершить поездку летом следующего года, выглядел совсем иначе, отличаясь всем тем, чем отличаются скромные речные пароходы от величественных морских, однако по совпадению носил то же название — «Царь».