Поражение.
Горечь его сивушной кислятиной залегает в душах людей, к ней причастной. Когда ты командуешь армией, вся тяжесть ответственности падает на твои плечи железобетонным грузом, и кто-то под ним ломается сразу, а кто-то стоически терпит, зубами скрежеща.
А что же солдатня?
Что мог поделать я, когда они рубили нас на всех фронтах? Что я мог, сидя у мортиры и глядя в прицел, когда чья-то глупость и недосмотр или, быть может, банальная ошибка мешала мне выполнять мой долг? Что я должен был делать, когда заряжающий как подкошенный упал навзничь, и дырявый бушлат его на спине в мгновение ока пропитался кровью и стал от неё бордовый, как вино?
Как забыть этот грохот и визг стали? Как прогнать это эхо из моих ушей?
Разве это моя вина? Разве может муравей винить себя в том, что в его муравейник вступила нога человека?
Дрожь не унялась до сих пор. Взор темно-карих глаз падает на левую руку, пораженную тремором.
- Едрить.. - тихонько ругается, положив ладонь на горлышко солдатской фляги, свисающей с поясного ремня и сжав металл крышки так, чтоб побелели костяшки пальцев - чтобы унять эту проклятущую дрожь. Что с тобой? Неужто смерть, всецело правя в этом чужом, заполоненном желтыми мордами краю, вселила в твою душонку этот липкий приставучий страх?
И спрятаться от него за занавеской, в удушливом сизом опиумном смоге, уйдя ото всех и вся в самоволку - разве это выход? А?
Сидит скособоченный бомбардир, небритый и вяленый, глядя пустыми глазами исподлобья на лопочущих на своём китайцев. Скашивает взор на трубку, торчащую из-под его носа. Вытряхивает пепел и застывает, глядя в растерянности на фигурку китайца, макающего ноги в шелуху и бутор.
Поначалу заторможенно-задумчив, но чуть погодя - осклабился. И представилось ему в ватной горячке опиумного бреда, что где-то там, будто бы во сне, сидит кто-то другой - но как будто бы он сам, но по-другому одетый и даже мыслящий как-то не так - сидит и смотрит в озерцо этого китайца, как в зеркало. И размышляет будто бы о чем-то своём, но точно так, как мыслит он сам. И вроде бы сама мысль та, тяжелая и неповоротливая, громоздка, как десятитонная бетонная плита. И вроде бы понятно, что всё это глупости.
Но если допустить и предположить..
Смотрит в озеро грязи Макар, грустно и как-то даже задумчиво.
Пепел стынет хлопьями серыми на дне ртутного озера. Там, в другом мире, всё по-другому. Там люди живут красиво. Там лазурь и янтарь, в волосах - золото, изумруды бус, платье красотки кроваво-винное.
Как тот Алёшин бушлат.
Нет!
Наша кровь не зря бежала по улицам Мукдена. Не зря мы ехали к черту на кулички, чтобы потом, несолоно хлебавши, униженные и оскорбленные, уйти обратно!
Насыров на всю жизнь вперёд наглотался пыли и нажрался отвратных харчей. Ему опротивела солдатская жизнь, полная лишений и тягомотного ожидания приказа, когда безусый офицер, нахальная рожа, даёт команду, решая - идёшь ты голову свою положить на алтарь чужой победы сейчас или чуток опосля!
Довольно.
Он понял, что дрожь унялась, когда ощутил, что рука его нащупала рукоятку финского ножа. Он обнимал ладонь, ласково к ней прижимаясь. Кажется, китайцы поняли, что он задумал - неужто я сказал это вслух?
Интересно, лаобань действительно совсем не понимает ни слова по-русски?
Или он просто притворяется, на самом деле шпионя на офицерье, чтоб сдавать нарушивших субординацию и приказ? И что потом? Гауптвахта? Лагеря?
Или он с этими? - сощурились глаза, затуманенные опиумным угаром, превратились в злобные щелочки, с подозрением взор, горящий как лучина во мраке, резво сдвинулся прямо на японца-в-костюме.
Им всё еще мало? Им не хватило нашего позора?
Им нужно втоптать нас всех в землю, и только тогда они успокоятся? Жадные, злобные узкоглазые.. - затрепетало что-то, заклокотало в груди.
Пришло осознание.
- Я ТЕБЯ ВИДЕЛ! - взревел Макар, опираясь локтем на лежак и поднимаясь - резко, так, что в голове будто бы взорвался снаряд, - ТЫ БЫЛ ТАМ! БЫЛ ТАМ! - выпучил глаза бешено, выхватив финку из ножен.
Нет дрожи в руке. Нет больше страха винной крови. Страха смерти. Есть только чувство неприкаянной попранной и ущемленной гордости.
И желание сделать хоть что-то. Хотя бы и пролить чуточку чьей-нибудь крови.